Пуля калибра 7,92

– Как не будете, Фрол Леонтьевич? – усмехнулся Лушонок, и в глазах его появилась, блеснула, как опознавательный знак, уверенность.

– Что, Лушонок, думаешь, если от скибки отщепнул, она уже и твоя?

– Договоримся, дядя Фрол, договоримся. Я уже и Лёшке звонил…

– Что? Ты моих сынов против меня не настраивай. Своих сперва подними. Понял? А Краснотынку вы не получите.

– Почему же?

– А потому! Потому что я вас туда, варваров, не пустю!

– Ну, Фрол Леонтьевич, не пустить вы нас туда не имеете права. Земля принадлежит не вам. Ваша только усадьба – пятьдесят соток. Так что Краснотынка не ваша.

– Не моя? Моя! Я за неё кровь проливал! Как и батька твой, между прочим! И мои товарищи, солдаты, там зарыты! На одной только Ивановщине – три могилы! Так что эта земля, которую ты, Лушонок, кому-то заторговал, – вся как есть моя. До последней травинки и перепелиного гнездушка. Понял, рыночник?

– Ну, хватит, дядя Фрол, на психику давить! Кому она нынче нужна, эта земля? Нашёлся человек, и то спасибо. А могилы солдатские мы перенесём в одно место. Об этом тоже договорённость есть.

– Нет, не дам. Не пустю!

Хрол встал. Вышел в приёмную. Колокола гудели в висках. Пошатывало. Даже сапоги стали жать.

– Завтра, завтра, Фрол Леонтьевич, смотреть участок приедем! – послышался в спину голос Лушонка; колокола гудели громко, торжественно, а голос Лушонка всё-таки перекрывал и их. – Так что встречайте!

– Встрену…

4

– Вот что, Ванька, окоп надо копать, – сказал Хрол, разуваясь возле порога; с трудом он стаскивал с отёкших ног хромовые офицерские сапоги, привезённые ему пятнадцать лет назад старшим сыном. Когда-то сапоги были в самую пору. Обувал только по праздникам да в город. Носил – радовался. А теперь вот снять с ноги не может.

– Какой окоп? – изумился Петушок.

– В полный профиль. Для стрельбы стоя. Похоже, на старости лет, нам с тобою, кадровым танкистам, придётся в пехоту переквалифицироваться. Без окопа нам тут не удержаться. А в окопе – пускай попробуют возьмут. Пускай атакуют. Трибит-твою…

Тикали на стене ходики. Скучно зудела муха в паутине в углу. Видно, паук был сытый, не спешил подступаться к ней. Ничего, до вечера оприходует свежатинку, думал Хрол, нисколько не жалея эту тварь.

– Не дам я им тут, под собою, никакой земли. Ни пяди, как говорил наш политрук Гришковец. Помнишь, Ванька, Гришковца? Правильный человек был. Я видел, как он горел, когда мы на прорыв пошли. В первой машине. Так и кинулся на орудия. Эх, как мы тогда прорывались! Один, может, из ста только и вышел… Ты тогда, на ту Голгофу, с нами не попал.

– Я в госпитале был, – заметил Петушок.

– Да, ты, Ванька, перекантовался в тылу…

– Ну тебя к пёсу! Перекантовался… Гангрену пережил! Чуть ног не лишился! Меня уже в смерётную перенесли. Всё! Безнадёжный!

– Прости, прости… А всё ж таки в окружение ты с нами не попал. Завтра пойдёшь со мною.

– Да что ты, Хрол, чепуховину городишь! Какой окоп? Побоятся они твоего окопа…

– Побоятся. Шум подыму. Люди заговорят – побоятся. Краснотынку продавать… А в атаку они не пойдут. Побоятся. Кто у них там воин?! Только бумажками шуршать да мелочью по карманам греметь…

– Ну, это… выкопать я тебе подмогну. А вечером мне, Хролушка, ко двору надо. Я и так тут с тобой два дня…

– Тогда пошли.

5

Окоп копали прямо за ручьём на взлобке, откуда хорошо просматривалась дорога – весь Черкасовский большак до самого леса.

Пока шли туда, пока облюбовывали место, Петушок всё отговаривал Хрола, принимался то браниться, то подтрунивать над ним. А когда воткнули лопаты и сняли верхний грунт, принялся с таким старанием выкладывать бруствер и подчищать стенки, что вскоре ячейка для двоих вполне была готова.

Прямо тут же, в окопе, старики распечатали бутылку ржаной водки, выпили, закусили солёными прошлогодними огурцами и варёной картошкой.

Прибежал Чичер, сел неподалёку и стал чесаться. Хрол кинул ему картошину. Чичер поймал её, подбросил, как мыша, и проглотил. Лёг, оскалился – засмеялся.

– И против кого ж мы тут оборону строим? А, Вань? – неожиданно сказал Хрол и усмехнулся. – Против своих же. Трибит-твою!..

– Ладно, Хрол, мне пора ко двору, – запросился Петушок.

И правда, день уже мерк. Солнце падало. И если Петушку идти в Черкасово, то надо было уже собираться.

– Ты смотри там, о моей позиции – никому. Пускай едут. А я их тут – хлебом да солью…

– Гляди, Хрол, не начепуши чего. А то сейчас новые законы строгие. Вон сколько мужиков в тюрьме сидит! А то, гляди, припаяют… за этот окоп… на полную катушку… на старости-то лет… Преднамеренное там… и прочее…

– А, пускай сажают. У меня в жизни тюрьмы только и не было.

– Хочешь умереть на нарах?

– А думаешь, в больнице, на тухлом матрасе, лучше?

– Ой, Хролушка, что-то сердце у меня за тебя неспокойное. А? Что ты задумал?

– Ну и трус же ты, Ванька. Если б с нами тогда в окружение попал, точно б обделался. А медалей у тебя больше, чем у меня. И как ты их, столько-то, умудрился получить? До сих пор вот думаю.