Пуля нашла героя

Судорога пробежала по его телу. Он перевалился с корточек назад, прильнув спиной и поясницей к прохладному кирпичу заводской стены, и вдруг понял, что его больше никто не держит. Обернулся, посмотрел по сторонам.

Вокруг было пусто и безлюдно. И снова царствовала тишина. Теперь даже из открытого окна Вершинина не доносилось никакого шума.

Дрожали руки, и в ногах тоже ощущалась дрожь. С трудом Добрынин поднялся и, постоянно озираясь по сторонам, все еще чувствуя, как колотится в груди до полусмерти испуганное сердце, подошел к краю площадки, к тому месту, где еще несколько минут назад висел над ущельем деревянный туалет.

На месте были тяжелые валуны, и по-прежнему придавливали они собою два сосновых ствола, на которых и была укреплена будка туалета. Только теперь оба ствола были обломаны на самом краю площадки.

Тишина зловеще гудела в голове, в ушах народного контролера.

«Надо что-то делать, — думал он. — Надо что-то делать».

Но ничего делать он не мог. Это было ясно. Все еще держась рукой за сердце, пошел он к домику. Пошел спешащей стариковской походкой, невысоко поднимая ноги и шаркая ботинками.

Медведев сидел возле радиостанции и слушал американский голос.

Первые же слова Добрынина заставили его щелкнуть каким-то тумблером, после чего в домике наступила полнейшая тишина.

С широко раскрытыми глазами капитан выслушал рассказ народного контролера.

Помолчал потом. Должно быть, обдумывая.

Попросил Добрынина зайти в его, капитанскую, комнату и подождать его там, а сам вышел из дома.

Добрынин сидел у Медведева за столом, сидел и время от времени как-то странно покачивал головой, словно и сам еще не верил до конца в происшедшее.

За окном было темно, и мысли народного контролера напомнили вдруг о том, что уже много недель не работает ночной прожектор, ранее освещавший площадку ровным тускловато-желтым светом.

«Темнота — лучшее время для убийства», — сказала Добрынину одна промелькнувшая мысль.

Стало народному контролеру жутковато. Тишина продолжалась, как продолжалась за окном и ночная темень.

Добрынин напряг слух: на мгновение показалось ему, что прозвучали где-то рядом, может быть даже в коридоре их домика, едва уловимые шаги.

Но на самом деле было тихо. И оставалось тихо еще , минут десять, которые Добрынин напряженно просидел за столом, стараясь даже дышать через ладонь — лишь бы неслышно было. А минут через десять вернулся капитан.

Выражение его лица было мрачно-окаменелым. На все он смотрел широко раскрытыми глазами и, казалось, ничего не видел.

Зашел к себе в комнату, провел этим странным взглядом по стенам, по Добрынину. Отошел к тумбочке кровати, вытащил оттуда бутылку водки и сел за стол.

Добрынин почувствовал сухость во рту. В принципе, он был не против немного выпить. Очень хотелось успокоиться.

Но Медведев машинально, не глядя, достал с подоконника один стакан. Наполнил его до краев и залпом, не прерываясь ни на секунду, осушил его. И даже не крякнул, даже глазами не пошарил по столу в поисках закуски. Даже не занюхал рукавом зеленого кителя.

Потом так же выпил еще второй стакан водки, а потом еще оставшиеся в бутылке сто граммов, составившие ровно полстакана.

Добрынин смотрел на все это с выражением недоумения и ужаса. Глаза капитана покраснели, а лицо приобрело бледно-зеленоватый оттенок.

И он вдруг, покачнувшись, глядя как-то осатанело в сторону окна, свалился со стула.

Добрынин поднялся, постоял над «ушедшим» в водку капитаном. Потом оттащил его к кровати, с трудом — сначала ноги, а потом уже и тело — забросил его на кровать и сам ушел к себе.

Лег, но так до утра и не заснул.

Утром Медведев был свеж и рассудителен.

После завтрака он заперся у себя вместе с Добрыниным и пытался выпытать у народного контролера какие-нибудь случайно забытые им детали ночного нападения и последовавшей за ним трагедии.

Они пили чай и уже десятый, наверно, раз повторяли друг за другом уже нарисованную словами картину происшествия.

Голос Медведева был звонок и четок, а Добрынин, наоборот, разговаривал вяло, а иногда вдруг начинал шамкать, словно у него не было во рту зубов.

— Да, — наконец, после долгого обдумывания, произнес Медведев. — Значит, так: я думаю, что это глухонемые… Судя по всему, было там не меньше трех преступников… А значит, это только они могли быть. Вершинин — он-то сам по себе, одиночка. Ковиньке этот Канюкович и на хрен не надо. Остаемся мы и глухонемые. А раз не мы, значит они!.. Тем более, может, у них какие-нибудь счеты меж собой были…

Добрынин слушал капитана и все больше убеждался, что он прав.

Вспомнились ему слова Севы о том, что Канюкович не хотел Медведеву про их желание жениться переводить. Вспомнил и то, как сам просил его перевести разговор с глухонемыми однажды в четверг и как Канюкович отказался…

— Что же делать-то? — тяжело выдохнул капитан. — Все вроде ясно. Но что делать?

— Как что? — Добрынин почувствовал вдруг удивительную сосредоточенность. — Надо сообщить в Москву, а глухонемых арестовать.

Медведев прикусил нижнюю губу. Задумался.