Пуля всегда права

— Значит, не тридцать, а пятнадцать…

— Что «пятнадцать»? — сперва не понял Боровиков. — А-а… Нет, киллера обижать нельзя. Он нам еще пригодится. Пускай повторит попытку.

— Не выйдет, — с сомнением в голосе заявил Садальский. — Она теперь так затихарится, что хрен найдешь. И всех охранцов запашет. Да и менты…

— Менты… Какие, на хрен, менты? Она сама хуже любого мента. Ладно, сейчас говорить — что воду в ступе толочь. Напиться и не жить, бля…

Соратники «покойного» Васнецова пили всю среду. Под вечер кончилась хорошая водка, Боровиков почти на автопилоте пошел в магазин брать плохую. И, как часто бывает в таких случаях, нарвался.

Магазин в деревне, давшей убежище бывшим директорам фирмы «Дорога ЛТД», располагался на главной площади, в непосредственной близости от здания сельской администрации, на крыше которого виднелся поникший российский триколор. Между средоточием власти и магазином проходил переулок, засыпанный чуть ли не по колено пробками от бутылок — полиэтиленовыми, винтовыми, снабженными язычками и лишенными оных; попадались даже пробки от шампанского. Не было только настоящих, «пробковых» пробок — марочные вина здешние завсегдатаи явно не ценили и пользоваться штопором не умели.

Вдоль заборов, выкрашенных преимущественно в ядовито-зеленый цвет, стояли лавочки, вокруг которых слой пробок был еще толще.

Несмотря на то что с неба капало, а землю покрывала непролазная грязь, на ближайшей к торговой точке скамейке сидела теплая компания и допивала купленную вскладчину бутылку «косорыловки».

— Смотри, Жора, какой «бобер» пилит! Не наш вроде, — обратился к приятелю один из туземцев.

— Этот? — прищурился Жора. — Они еще с одним мужиком в хате покойной Степановны живут. Несколько дней назад приехали.

Мужики переглянулись. Вид пошатывающейся фигуры, нетвердой походкой пересекавшей круги света от редких тусклых фонарей, наводил на вполне конкретные мысли.

— Ну что, пострижем «бобра»?

— X… его знает, Колян, нас же Мюллер сразу вычислит… — Мюллером звали местного участкового, причем на законных основаниях: он происходил из поволжских немцев. — У меня ж еще судимость не снята…

— Да кто докажет? Темно, да и кривой он! — настаивал Жора.

Спор прекратил третий член компании, Виталик, самый пьяный и потому отвязанный.

— Ша, братва, пусть он в магазин сходит, потом и пощупаем его.

На том и порешили.

Михаил Иванович последний раз дрался лет тридцать назад, во время службы в армии. Он и тогда не отличался физическими кондициями, был ниже среднего роста, и даже сытая жизнь последних лет не прибавила веса его тощей фигуре. Поэтому на случай внезапных осложнений он уже давно приобрел одну штуковину, которой научился владеть в совершенстве. Собираясь в магазин, он автоматически сунул «штуковину» в карман куртки. Это его и спасло от больших неприятностей, позволив ограничиться малыми.

Первое, что увидел Боровиков, зайдя в магазин, был мощный, необъятный бюст продавщицы. Она являла собой полную противоположность тщедушному техдиректору и среди односельчан уже давно заслужила прозвище Мортира. Характер у Лизаветы, как ее звали в семье, был под стать внешности. В юности она могла легко расшвырять целую толпу «ухажеров», да и в зрелые годы, раздобрев еще больше, Мортира слыла грозой деревни. Стоило только кому-нибудь из местных алкашей не вернуть вовремя деньги за взятое «на вексель» пойло, он рисковал познакомиться с коронным Лизаветиным ударом, который один заезжий журналист, бывший свидетелем такого «разбора полетов», назвал «хук из-за прилавка нагнувшись». После такого хука должник вылетал из магазина и не рисковал до полного расчета показываться на глаза «благодетельнице», как называли продавщицу клянчившие в долг пьяницы.

— Здравствуйте, — слегка заплетающимся голосом произнес Боровиков. — Какая у вас водка есть, получше?

— Водка вся хорошая, — ответствовала Мортира, присматриваясь к новому человеку.

Ассортимент выпивки был в магазине не в пример богаче ассортимента закуски. Во всяком случае, водки было наименований десять, столько же сортов «чернил», виднелись на полках бутылки с шампанским, коньяками, наливками, ликерами и «благородными» винами. Правда, последних было не так много; судя по всему, спросом они пользовались только у местной интеллигенции, например у школьных учителей, да и то только по праздникам.

Посмотрев вниз, на застекленный холодильник, Боровиков отметил полное отсутствие балыка, осетрины, шинки и вообще всего того, что привык видеть в московских магазинах в свои редкие туда визиты. Вареная колбаса, случайная палка сервелата, сомнительная ветчина, зельц — вот что лежало перед ним рядом с ржавой селедкой, подкопченной мойвой и замороженной несколько лет назад морской, капустой.

Боровиков, обозревая все это основанное на покупательной способности местных жителей великолепие, размышлял недолго.

— Пять бутылок «Столичной», две буханки хлеба, палку сервелата и батон ветчины, — произнес он на одном дыхании. — Да, еще три десятка яиц.

— Яйца кончились, — сообщила продавщица, выставляя на прилавок водку. — Есть только перепелиные.