Пуля, Заговорённая...

Он взглянул на Сивуча, напряжённо ведущего «уазик», всё заднее пространство которого, даже сиденья пришлось снимать, было забито коробками, сумками и ящиками с вещами. За полгода командировки сыктывкарцы обросли кое-какой формой, вентилятором, кондиционером, подарками родным и близким друзьям, одного сухого пайка на четверо суток пути было три объёмных коробки.

Могила был человеком суетливым, болтливым и очень похожим на чеченца, когда неделю не брился, и одновременно, если натягивал на уши воинскую кепку с красной, ещё советской, звездой, на пленённого под зимней Москвой немца. Сейчас он напоминал Павелецкому классического боевика с учебной кассеты пресс-службы штабной Ханкалы. Сергей Иванович, баловавшийся иногда «стишатами», о нём в своей записной книжке даже рифмованно написал:

У водилы фортовая кепка
Со звездою с советских времён.
На которой серп с молотом крепко
Обнялись словно с пальмою слон.
Он гоняет по пыльным дорогам
Разночинной гористой Чечни,
Он за пазухой, словно у Бога,
А в кармане всегда сухари.
В Ханкалу возит он командира
Сквозь опаснейший «шервудский» лес,
Ночью спит хулиган и задира,
Завтра ехать ему в Гудермес.
За словцом он в карман не полезет,
Отматюжит любого незло,
Он с медичкой искусно любезен.
Со связисткой ему повезло.
У водилы фортовая кепка,
Не боялся он ездить в горах -
Пулевое отверстие терпко
По изгибу скользнуло серпа…

Не смотря на столь трагическую концовку стихотворения, прототип пожевал впалым по-стариковски ртом и воодушевлённо произнёс:

— А поедем, товарищ полковник, по одному адресочку, я там неоднократно ночевал раньше.

— И почему же об этом адресочке, я узнаю только сейчас?— спросил Павелецкий только для того, чтобы поддержать беседу.

Он принял вопрос командира за начальственный «наезд», и поэтому стал оправдываться:

— Да я так недолго с вами всего одну командировку, и не успел вам показать этот адрес, а то бы и отдохнули от души…

— Кто там живёт?

Машина тем временем плутала по узким улочкам одноэтажного незнакомого Сергею Ивановичу Моздока.

— О, это легенда двух чеченских компаний. Баба Дуся — матерь всех военных, как её называют в округе.

— Да, это интересно… И за что же она получила такое высокое звание?

Могила по-доброму улыбнулся:

— Сейчас расскажу… Она сама беженка, живёт в доме умершей сестры, у которой ни семьи, ни детей не было. Раньше в советское время баба Дуся жила в Чечне в станице Петропавловской. У неё были два сына и муж, их убили местные чеченцы ещё до первой войны, дом и хозяйство отобрали. Вот она пешком и пришла в Моздок, без денег, без документов… Паспорт и пенсию выправили, не без помощи наших милиционеров. Вскоре сестра скончалась… С тех пор у неё все на ночлег останавливаются. Никого не прогоняет, особенно летом, если места нет в хате, у неё раскладушек штук десять. Ставит в саду, спите, отдыхайте…

— Действительно, судьбина не позавидуешь…

Павелецкий слышал и знал много трагических историй, связанных с русским населением в Чечне. Они все, как на подбор, были такими страшными и кровавыми, что если их постоянно вспоминать, то сердце лопнет.

Полковник посмотрел на водителя:

— Ты с такой уверенностью едешь, а вдруг у неё уже полон дом гостей?

— Ну и что,— не отвлекаясь от дороги, ответил Могила,— и нам местечко найдётся, не переживайте…

Вскоре «уазик» почти ткнулся носом в крашенные коричневой краской железные ворота.

— Вот и приехали,— заулыбался во весь рот Сивуч.— Вы пока в машине подождите, а я в дом схожу.

Этот небольшой каменный домик с тенистым садом на окраине Моздока неподалёку с городским парком культуры и отдыха утопал в зелени фруктовых деревьев. Везде, где только можно было привесить лозу, наливался винным соком виноград Изабелла вперемежку с Лидией. Валентин открыл незапертую железную же калитку и ступил во двор. Навстречу ему с крыльца спустилась пожилая женщина. Именно, не старуха, как отметил в уме Павелецкий, а пожилая женщина, было что-то в ней такое, что не поддаётся описанию, а воспринимается только душой, свечение, какое-то изнутри. Она остановилась и, прищурившись, стала рассматривать идущего к ней Валентина, узнав, воскликнула низким, грудным голосом:

— О, неужели, Могила, ты?

— Я, баба Дуся, я…

Она прижала голову командирского водителя по-матерински к груди и перекрестила его макушку.

— А я не один, баба Дуся.

— С кем же, много вас?

— Нет, нас не много, я да мой начальник. Переночуем у вас, не стесним?

— Нет, нисколечко, у меня нынче никого нету, как раз повеселите старуху… Так где ж твой начальник?

— В машине сидит.