Пульс Хибин. Сборник

— Самое странное, конечно, то, что медведь, которого вы видели на седловине, был очень тощ, — проговорил он так, будто мы с ним добрые приятели и продолжаем неторопливую, давно начатую беседу. — Вы сказали: «Кожа да кости»... Очнитесь! — он начал тормошить меня за плечо. — Судите сами: уже сентябрь. Скоро в берлогу. Медведь же нисколько не накопил жира. Значит, ему что-то мешало. И, значит, если он был хвор из-за пули, которая сидела в нем, а это вполне можно проверить, то пулю всадили в него не три дня назад и даже не три недели назад, ибо ни от какой раны похудеть за такое время он бы не мог. Осенние медвежьи жировые запасы огромны, их должно хватить на целую зиму. Следовательно, вполне возможно, что пуля сидела в нем все летние месяцы, и ваша недавняя стрельба, даже если она и была, не имеет никакого отношения к данному случаю.

У меня вырвалось:

— Но я же точно знаю, что не попал в него!

— И сможете доказать?

— Смогу. Но кто будет слушать мои доказательства?

Он прервал меня:

— Вам известно, где находится филиал Академии наук? Конечно, известно! Трехэтажное здание на площади Первого мая. Приходите завтра в Институт геологии и геофизики. В первой половине дня я буду там в гидрохимической лаборатории. Это на втором этаже. Спросите Трофима Петровича. Нам обязательно нужно поговорить.

Я не успел ответить. Подкатил зеленый пикап с надписью «Экспедиционная». Еще на ходу раскрылась дверца. Трофим Петрович юркнул в нее, повалившись на окованные железом ящики приборов и на руки заполнявших машину мужчин и женщин в куртках и ватниках. Пикап рванул.

— Непременно зайдите! — донеслось уже с середины улицы.

7

Если бы в ту минуту, когда я потом шел по улице вверх, прямо к подножью ближайшего к городу горного склона, меня спросили: «Куда ты идешь?» — и в ответ услышали бы: «Прощаться» — это было бы правдой. Завтра будет приказ по заповеднику: «Такой-то переводится на работу, не связанную с обходом территории». Но сам я уже принял решение: докажу свою правоту и уеду. И никогда и нигде больше не стану на лыжи, не возьму в руки винтовку. Победителем следующих олимпийских игр я не буду, чемпионом мира тоже. И пусть. Такие мысли в моей голове тогда были. Но шел-то я все же в первую очередь для того, чтобы разыскать утес, в который стрелял, предостерегая медведя. На это натолкнул меня разговор с Трофимом Петровичем, его вопрос: «И сможете доказать?» Вполне! Я точно знаю, что не промахнулся, попал в утес, и, значит, пуля должна была от мгновенной остановки разлететься на тысячи мельчайших капель, ажурным кружком отпечататься на каменной поверхности.

И вот потому-то я снова на седловине. Стою, опять и опять спрашиваю себя: «Почему все же это?»

След от пули был. Он отыскался в том месте, где его и следовало ожидать. На черно-зеленой скальной плите белела круглая впадинка. Я вгляделся. От впадинки во все стороны расходились лучи разбрызганного, расплавившегося металла. Пуля, которую взвешивал на ладони Дмитрий Степанович, не могла быть отсюда. Клянусь!

Я отшатнулся: у подножия утеса лежал олененок. Ему было едва ли больше трех-четырех недель. Нежно золотилась короткая шерстка. Он был мертв и частично исклеван, растерзан каким-то мелким зверьем, и, значит, лежал на этом месте уже несколько дней. Следовательно, пуля тогда все же не разлетелась. Седая впадина, лучи вокруг нее обманывали. Она скользнула по камню. Олененок — самая настоящая моя жертва.

В моем мозгу вдруг ярко-ярко всплыло одно воспоминание. Владимир Михайлович, дядя Володя, как зовут его все ребята, мой первый в жизни тренер, приводит меня в плавательный бассейн. Стоим на шестиметровой вышке. Бассейн только открылся. В нашем городе это еще самая большая новинка. Все вокруг непривычно не только мне, но и дяде Володе: белый кафель, голубая вода, стеклянные стены, сквозь которые виден проносящийся мимо здания снег. Мне девять лет. Я в купальном костюме. Уже выяснилось, что чемпионом по плаванью мне никогда не стать.

— С вышки ты хоть когда-нибудь прыгал? — с тоскливой надеждой спрашивает дядя Володя.

— Нет.

— А не испугался бы?

Я подхожу к краю площадки, наклоняюсь, врезаюсь головой в воду.

— Балда, — испуганно бормочет дядя Володя, обтирая меня полотенцем и ощупывая, чтобы удостовериться, цел ли я. — Разве так можно? Этому учатся... Но парень ты смелый. И послушай — иди в горнолыжники, а?..

Может, и сейчас самое простое — тоже вот так бездумно подойти к отвесному склону и шагнуть за его гребень?

8

Я вгляделся: по камням, через ягельники, к олененку тянулся след уже почерневшей, засохшей крови. Значит, к утесу он приполз раненым. Но что меняло это открытие, если в олененке все же обнаружится пуля, выпущенная из моей винтовки? Или она так расплющена, смята, что ничего нельзя будет доказать? Но я-то знаю, кто ее выпустил!

9

Я увидел лебедя. Он был от меня шагах в двадцати. На белой спине у него чернело мазутное пятно. Потому-то сперва я подумал, что это всего лишь ком снега, не успевший растаять за лето, напитанный водой, потемневший.