Пульс Хибин. Сборник

Потом она подвела меня к стеклянной стене. За нею тоннель расширялся и делался выше. В прошлом была здесь машинная камера. Теперь стояли деревья с глянцевыми листьями и крупными кремовыми цветами. И пчелы — да, пчелы! — вились над ними. Я смотрел на это, но перед моими глазами все же была совсем другая картина. Та, что предстала с самолета: снежный простор горной тундры и на нем ни единого звериного следа, который бы вел к ущелью.

— Ты знаешь? — как будто издалека слышал я ее голос. — Когда рудник закроется, нам отдадут все штольни. Это сотни километров горных выработок — узких, широких, и даже таких, что просторнее самых огромных дворцовых залов! Приспособить их для наших целей обходится в десять раз дешевле, чем строить теплицы на поверхности. И только представь себе: вверху тундра, полярная ночь, твой заповедник, лыжники, а здесь — растения всех стран света. Самый большой в мире подземный ботанический сад. Мы потом и голубое небо устроим над головой, и придумаем так, что солнце будет всходить...

Ее зовут. Что-то срочное надо сделать там, за стеклянной стеной.

— Не уходи, я скоро освобожусь, — просит она.

Но как же мне здесь оставаться?..

17

Я спустился в клети на рудничный двор и, улучив момент, когда дежурный отвлекся, свернул в главный железнодорожный тоннель и пошел по шпалам. Что же все-таки делать? Этого я так и не знал.

Грохот падающей в думпкары руды становился все отдаленней.

Что же все-таки делать?

Луч света ударил мне в спину. Оглушительно взревел тифон. Я обернулся. На меня надвигался электровоз. Он был уже совсем рядом. Я метнулся к стенке тоннеля, попытался плотнее приникнуть к ней, но там были навешаны толстые, оплетенные стальной лентой змеи электрических кабелей. Они отталкивали меня. Тифон продолжал реветь.

Я знал, что в тоннеле через определенные промежутки, специально для тех, кто случайно окажется на пути поезда, вырублены ниши. Но где ближайшая из них? Слишком поздно я спохватился. Нагруженный рудою состав быстро не остановишь.

Я рванулся вдоль тоннельной стенки. Затрещал, зацепившись за что-то, капрон куртки. Я рванулся еще раз, как только мог. Куртка распахнулась, и я грудью налетел на крючья, поддерживающие кабели. Пропоров свитер, эти крючья когтями впились в мое тело. Боль обрушилась, словно удар, лишила дыхания. Мелькнула мысль: «Но где? В какой стороне выход из тоннеля? Добегу ли я до этого места?»

Необыкновенный, яркий, как озарение, душевный порыв внезапно придал мне силы, оторвал от стены. Безотчетно повинуясь ему, я выскользнул, показалось мне, почти из-под самых колес электровоза, помчался не разбирая дороги, и лишь потом, долгими минутами позже, увидел перед собою далекий, ослепительно сверкающий светом солнечного дня, глазок тоннельного устья.

Не знаю, что думали машинист и его помощник. Да и едва ли они успели различить, человек, зверь ли промелькнул перед локомотивом.

Выбежав из тоннеля, я устремился дальше и дальше, бесстрашно проламываясь сквозь стенки еловых зарослей, взлетая на гряды камней, грудью, лицом ударяясь о них и вновь поднимаясь для следующего броска.

Наконец я свалился на мокрые плиты. В нескольких шагах от меня темнела ниша. Водяная завеса упруго колыхалась над входом в нее. Я был у цели. Еще минута, и, казалось, мое сердце перестало бы биться. Но теперь оставалось совсем немного — дотянуться до этих ласковых струй.

Навстречу мне из глубины ниши метнулся лебедь. Тот самый, с мазутным пятном. Он вынырнул из-под козырька ниши и взмыл в воздух. Это происходило беззвучно, и все же я слышал, я чувствовал, знал, что именно от белой огромной птицы сейчас исходит торжественный клич, пронизывающий меня всего.

«Не улетай! Надо, чтобы тебя здесь завтра увидели!» — подумал я.

Наивная просьба!

Я прополз эти оставшиеся несколько шагов и лицом вверх, безотрывно глядя в ту сторону, куда скрылся лебедь, лег на пороге ниши.

Но теперь и во мне, в моем сердце, бушевала, рвалась из груди беспредельная радость. Это сюда меня влек тот немой властный зов, который овладел мною в тоннеле, когда я был в растерянности, потерял представление, в какую сторону бежать, что вообще делать. Этот зов спас меня.

От гула проходящих за каменной грядой составов дрожала плита, на которой я лежал. Ревели тифоны. Два электровоза по параллельным путям шли навстречу друг другу.

И новый прилив ощущения собственной силы, беспредельной веры в ожидающее впереди счастье овладел мною.

«А что, если? — бесстрастно, как это бывало прежде только перед самым решающим выстрелом и уже на самом последнем и самом трудном огневом рубеже, вдруг подумал я. — Что, если... Но не спеши подводить черту. Все даже самое срочное ты должен делать спокойно. Спокойно... спокойно...»

18

Утром я снова пришел к Трофиму Петровичу. По тому, с какой суетливой предупредительностью встретили меня и он, и Ольга Матвеевна, как они жали мне руку, заглядывали в глаза, угадывалось, что они очень мне сострадают. Но я-то в этом теперь не нуждался.