Пульс

Вслед за тем наступил такой период, когда улучшение зрения прибавляло ей жизнелюбия, а собственные ошибки и оплошности перед лицом открывшегося мира ввергали в бездну меланхолии. Однажды после заката М. вывел ее в сад и сказал, чтобы она запрокинула голову. В тот вечер небо сверкало. В голове у М. пронеслось: опять черное и белое — хорошо еще, что черного намного больше. Но реакция Марии Терезии его успокоила. Остолбенев от изумления, с откинутой назад головой и раскрытым ртом, она лишь изредка поворачивалась и тыкала пальцем вверх, не произнося ни слова. Он предложил показать ей созвездия, но она пропустила это мимо ушей, боясь спугнуть чудо, и разглядывала небо до тех пор, пока у нее не затекла шея. С той поры любые мало-мальски приметные зрелища она машинально сравнивала со звездным небом — и всегда в пользу последнего.

* * *

Хотя утренние процедуры не менялись день ото дня, М. теперь было трудно сосредоточиться. Он разрывался между двумя мнениями и своими двумя ипостасями. Доктор философии твердил, что магнетизм и есть та универсальная стихия, которая лежит в основе всего. Доктор медицины возражал, что больная обязана улучшением своего состояния не столько магнетизму, сколько наложению рук, которое, впрочем, тоже носило скорее ритуальный характер, равно как и магниты, и деревянная палочка. А в действительности имело место некое сотрудничество или соучастие врача и пациентки: его присутствие и авторитет позволяли ей исцелять саму себя. Это второе объяснение он держал в тайне от всех, и в первую очередь от пациентки.

Родители Марии Терезии были так же поражены темпами ее выздоровления, как их дочь — звездным небом. Земля полнится слухами, и в дом номер двести шестьдесят один по Ландштрассе устремились, чтобы стать свидетелями чуда, друзья благородного семейства и просто доброжелатели. Прохожие нередко замедляли шаг возле этого особняка, надеясь хоть краем глаза увидеть знаменитую пациентку; почтальон доставлял горы писем с просьбами к доктору посетить какого-то лежащего при смерти больного.

Вначале М. охотно разрешал Марии Терезии демонстрировать свою способность к различению цвета и формы, хотя подчас она путалась в ответах. Но эти публичные опыты вызывали у нее ощутимый упадок сил, и число посетителей пришлось резко ограничить. Этот внезапный запрет вызвал новые толки о чудодейственном методе и усугубил подозрения со стороны профессуры медицинского факультета. Даже церковь стала проявлять некоторую обеспокоенность, поскольку расхожее мнение приписывало М. способность побеждать недуг одним касанием. С точки зрения духовенства, сама мысль о том, что кто-то, кроме Иисуса Христа, мог исцелять наложением рук, граничила с богохульством.

Эти слухи доходили и до М., но он заручился поддержкой профессора Штерка, который нанес официальный визит в дом номер двести шестьдесят один по Ландштрассе и дал высокую оценку новому методу. Пусть университетские завистники шептались у М. за спиной и даже открыто злословили, что новообретенная способность пациентки различать цвета и предметы объясняется исключительно натаскиванием, — что из этого? В любом профессиональном сообществе есть ретрограды, тугодумы и завистники. С распространением методов М. и ростом числа излеченных пациентов каждый разумный человек должен был поверить очевидному.

В один прекрасный день, когда душевное состояние Марии Терезии было на редкость спокойным, М. пригласил к себе ее родителей. В их присутствии он предложил своей пациентке подойти к инструменту и что-нибудь сыграть — без повязки на глазах и без посторонней помощи. Она с радостью согласилась, и они вчетвером проследовали в музыкальный салон. Господина П. с супругой усадили в кресла, тогда как М. занял позицию у клавира, чтобы контролировать движения рук и глаз Марии Терезии, а также ее настроение. Она несколько раз глубоко вздохнула, выдержала почти непозволительно долгую паузу и заиграла сонату Гайдна.

Аппликатура оказалась неумелой, ритм — сбивчивым, исполнение лишилось изящества, тонкости и чувствительности. Финал первой части был скомкан; повисло молчание; М. почувствовал, что родители девушки переглянулись. И вдруг то же самое произведение зазвучало вновь, уверенно, ярко, безупречно. Он бросил взгляд на супругов П., но те во все глаза смотрели на дочь. Тогда М. опять повернулся к своей пациентке — и понял причину такой разительной перемены: девушка плотно сомкнула веки и вздернула подбородок.

Отыграв первую часть, Мария Терезия открыла глаза, посмотрела на клавиатуру и начала снова. Исполнение было сумбурным, но теперь М. догадывался о причинах: девушка напряженно следила за своими руками. Вероятно, этим она и убивала мастерство. Завороженная бегом своих пальцев по клавиатуре, она теряла над ними власть. Так и не подчинив их себе, она кое-как отбарабанила первую часть, вскочила со стула и бросилась к дверям.

В зале опять воцарилось молчание.

Наконец М. произнес:

— Этого следовало ожидать.

Побагровев от злости, господин П. выдавил:

— Это катастрофа.