— Отпрашивайся у своих. Завтра утром выходим в море. Не забудь. Здесь, у подъезда, в шесть. Вернемся к обеду. Если будет нужно, скажи отцу, что мы живем тут.
Он указал на окно первого этажа. И я понял, что именно здесь стоял вчера приемник, из которого Татьяна Никитина пела своим нежным голосом.
— Хорошо, — пообещал я, — отпрошусь.
Я протянул Ирке руку, а сосед вдруг сказал:
— Олег, мой тебе совет, выкинь ты ее из головы. Не страдай. Дрянная она девчонка. Не стоит она того.
И с этим сложно было спорить. Я просто кивнул.
Дома мать хлопотала на кухне — готовила обед.
— Ира, Олег, — сказала она, едва мы пришли, — идите в душ. Соль надо смыть. Только чистую одежду возьмите, я вам в комнате приготовила. После душа нигде не задерживайтесь, приходите есть.
— Хорошо, мам, — ответил я.
Ирка просунулась вперед и цапнула со стола пряник.
— Положи! — прикрикнула мать. — Аппетит перебьешь.
Она снова была моей матерью. Моей и Иры. Заботливой мамой, а не злобной тенью, не желающей смириться с неизбежным.
В комнате я вдруг вспомнил, что не узнал одну важную вещь. Обернулся к сестре и спросил:
— Ир, а что тебе снилось? Ты плакала сегодня во сне.
— Я? — Она смешно наморщила нос. — Ничего. Я не помню.
Не помнит… Ну и ладно. Это всего лишь сон. Только на душе вновь стало неспокойно. Я мог обманывать кого угодно, но себя обмануть мне не удалось. С этими снами было связано что-то важное, что-то страшное. Непонятное для меня.
Все что я видел, рождало во мне чувство трогательной, щемящей ностальгии. Вот и сейчас, на столе лежали удивительно родные вилки с толстенькими ручками из белой кости. Я почти успел о таких забыть. Моментально захотелось взять одну в руки, вспомнить невероятно удобное, уютное ощущение. И я не стал отказывать себе в таком удовольствии.
Такие вилки были у моего деда. У единственного человека, который никогда не пытался меня обвинять. Который принял меня без упреков после смерти… Я покосился на Ирку, на живую веселую Ирку, и вдруг сообразил, что здесь и сейчас мой обожаемый дед тоже жив. Он ждет нас дома. Я скоро снова смогу его увидеть и рассказать ему о своей любви, о том теплом чувстве, что все эти годы живет в моем сердце. И настроение мое взлетело до небес.
На обед у нас был борщ. Потрясающе вкусный, фантастический мамин борщ. Отец раздобыл где-то маринованный чеснок и домашнее сало. Нарезали свежайший черный хлеб. Отец налил себе холодного разливного. Я же, взирая на это благолепие, едва не захлебнулся слюной. Но вместо пива получил чашку сливового компота.
Настроение сразу подугасло. Что за кайф, скажите на милость, закусывать сало компотом? Поэтому встал и просто налил себе воды.
Ирка кривила нос и украдкой поглядывала на пряники. Мать заметила это и от греха убрала сладости в буфет.
Отец мешал в борще сметану и рассказывал, как на пляже пытался выяснить, где достать раков. Но вместо этого нечаянно выведал, что можно купить свежую камбалу.
Мать известие о рыбе чрезвычайно заинтересовало. Она тут же начала пытать батю — что, где и почем. Я решил воспользоваться случаем и вставил свои пять копеек:
— Мам, пап, можно мне завтра на рыбалку? На моторке, в море?
Мать машинально кивнула. Мысленно она уже жарила на ужин камбалу. А батя удивился:
— С кем это?
— Сосед с первого этажа зовет. Дядя Толя. Отец Иринкиной подружки.
Батя призадумался:
— Тот, у которого большой черный пес?
— Он.
Я знал, что сейчас в отце борются желание напроситься с нами и махровая лень. Лень победила. И отец сказал с сожалением:
— Я не против. Кого хоть ловить будете?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Я понятия не имел, что здесь водится.
Вероятно, в какой-то момент я совершил нужный поступок, перенаправил вектор развития событий по другому пути. Почти все, что со мной происходило сейчас, по прошлому разу я не помнил. Не было такого. Не было, и все тут.
Тогда так и не состоялось близкое знакомство с Дядей Толей и его чудесным псом. Никто не звал меня на рыбалку. Никто не давал советов. Я хвостом таскался за Викой и мечтал только об одном — чтобы она обратила на меня внимание. Тогда я словно сошел с ума. Тогда я даже не вспомнил об Ирке, не заметил, как она пропала.
Тогда, сорок лет назад, никто не посылал меня на рынок.
А тут после обеда мать вдруг сказала:
— Олежка, сходил бы ты на базар. Здесь совсем недалеко. Обогнешь дом, пройдешь вдоль гаражей, по пустырю, через мосток, а там уже увидишь.
Она протянула мне авоську с трехлитровой банкой, закупоренной крышкой из белого пластика. В нагрузку дала металлическую сетку для яиц, тряпичную сумку и пять рублей одной бумажкой.
— Купи молока, яиц, домашнего сыра.
Отец встрепенулся:
— Если будут, возьми дули. Килограммчик.
— Есть, товарищ командарм! — Дурашливо отрапортовал я.
Он наставил на меня вилку и выдал назидательно:
— К пустой голове…
Но я его дослушивать не стал и выскользнул за дверь. Деньги сунул в карман ко вчерашнему коробку. Сумку в другой. Сетку для яиц положил в авоську к банке.