Пункт назначения – месть

Откуда-то под ноги метнулась злая тощая собака и начала рычать, не подпуская к забору. Лада попятилась. Собака прижала уши и оскалилась, собираясь вцепиться в горло, ее блекло-бурая шерсть встала дыбом на холке. Лада метнулась направо, налево, но собака по-прежнему преграждала путь. И тут на спину Лады прыгнуло какое-то существо, вонзив когти в кожу. Лада пыталась стряхнуть его, но существо не отцеплялось. Со страшным урчанием оно начало рвать мясо. От боли она потеряла сознание.

Когда Лада очнулась, она лежала, точно праздничный каравай на столе, полностью обнаженная. Рядом сидели Лель, Посвист и Яровит. Их лица были безучастны. Позади разгоралась печь, ее белая штукатурка приобрела алый оттенок, тени на полу колыхались в такт танцующему пламени. Баба-яга приблизилась беззвучно, ее огромный хвост выписывал зигзаги по полу. В руке у старухи сверкнул огромный нож. Лада забилась, стараясь освободиться от невидимых пут, но не получалось. Раздалось громкое мяуканье, на стол вскочил огромный черный кот. Его круглые желтые глаза внимательно наблюдали за девушкой.

«Помоги», – мысленно прошептала Лада.

«Мяяясо», – промурлыкал кот, облизывая лапу.

А затем когтями распорол ей живот.

Лада содрогнулась, но боль не пришла. Она безмолвно наблюдала, как баба-яга достает кишки и внимательно рассматривает их. Затем вновь укладывает на место. Потом в руках старухи появился темно-вишневый комок, который то сжимался, то разжимался. Лада прислушалась: в ее собственной грудной клетке было пусто. Старуха вернула сердце на место, и Лада почувствовала равномерное биение слева. Затем баба-яга разжала ей рот и ножом отрезала язык, после выковыряла глаза. На мгновение девушка увидела происходящее со стороны. Наверное, именно в такие моменты, в прозекторской, студенты понимают, что в медицине им не место. Но Лада ничего не ощутила, кроме досады: с раскроенным животом жить неудобно, надо будет чем-то заматывать рану. Да и без зрения плохо: придется ей, как грайям из мифа о Персее, вечно таскать глаза с собой и держать на ладони, чтобы рассмотреть необходимое. Старуха промыла глаза и вернула в глазницы, затем большой иглой пришила язык.

Лада пыталась проснуться, но ей не удалось: кошмар продолжался. Обычно из подобного сна она выныривала быстро, но сегодня оставалось ждать, когда он закончится. Баба-яга проверила ее до кончиков пальцев на ногах, осталась довольна и залатала разрез на животе огромными стежками, приговаривая:

«Ворон через море летел, на соседнее дерево сел. В лапе принес нить волшебную. Нить волшебную да бесценную. Станет та ниточка виться, перестанет кровушка литься. Станет девица хорошеть, перестанет болеть»[1].

Лада надеялась, что кошмар вот-вот кончится, но в это время Лель чихнул, и до Лады дошло, что все по-настоящему. Она хотела закричать, но ни язык, ни тело по-прежнему не слушались. А баба-яга достала кадь и принялась месить тесто. От ужаса Ладе стало дурно: сейчас, как в древних сказках, ее запекут в печи, а потом съедят. Но почему друзья бездействуют? Или их опоили чем-то?

Старуха обмазала ее целиком тестом, оставив лишь отверстия для носа, глаз и рта. Затем начертила на тесте какие-то знаки. Лада следила за желтым кривым ногтем бабы-яги, похожим на коготь птицы. Затем старуха подсадила Ладу на лопату и запихнула в печь со словами: «Я не девицу припекаю, я хворобу запекаю». Лада вновь ничего не ощутила. Огонь едва тлел, внутри все было черно от сажи, точно в утробе матери. Как там Гусек рассказывал? «Печь раньше носила сакральный характер – в ней совершался союз воды, земли, огня и воздуха. Потому хлеб в древности пекли только на религиозных обрядах». Ощущение нереальности не оставляло Ладу. Может, она бредит? Или находится под гипнозом? Ведь не может это происходить на самом деле. Дрова потрескивали, от них вверх взлетали искры. Почему-то это напомнило Ладе звездное небо, где вместо звезд – искры, небо – свод топки. Вскоре тесто схватилось, и Ладу достали из печи. Баба-яга разломала хлеб и бросила в окно:

«Хвороба вся уйди,
Как на собаке заживи».

И тогда Лада проснулась.