Пунктирная жизнь невзрачного человека

Журнал я осилил за два дня и снова оказался с пустыми руками. Я взял его в руки и сам пошел в библиотеку. Та же библиотекарша немного поспрошала меня, что я помню из прочитанного, и ответ ее удовлетворил. Когда она спросила, что еще дать мне почитать, я попросил: «А можно я сам», – и было дано разрешение. Тогда я выбрал четыре книги, среди них была «Знаменитый утенок Тим», но очень волновался, что библиотекарь не позволит взять так много книг. Но она позволила. С этой поры началось мое главное хобби – запойное чтение. Об этом я расскажу чуть позже.

В школу я пошел в семь лет, как и было положено. Лет в шестнадцать я задавался вопросом, что было бы, если бы моим образовательным воспитанием занимались целенаправленно. Тогда и по радио и в газетах сообщали о случаях быстрого прохождения образования в школе, о детях, которые в тринадцать лет заканчивают десятый класс. Я подумал, что, возможно, и мой срок учебы можно было сократить. Но некому было этим заниматься.

В первый класс я пошел, умея читать «про себя и вслух», знал счет до тысячи и обратно (бывший одноклассник в весьма зрелом возрасте как-то напомнил, что в первом классе я даже хвастался, что могу считать до миллиона и обратно), понимал сложение-вычитание-умножение-деление целых чисел, знал, что такое дроби и умел с ними обращаться, наизусть выучил по оборотной стороне тетради «в клеточку» таблицу умножения и понимал, как она устроена.

Вот чего не умел – это писать. Крючочки и палочки на первых уроках были для меня трудноваты, но я старался, понимая, что это conditio sine qua non образования. Кстати, несмотря на все старания, первая оценка за прописи оказалась «четверкой», большинство же в классе получило «пятерки». Тогда я почувствовал, что такое зависть, я не был доволен, прежде всего самим собой. С большим усилием тренируясь, я добился, что следующая оценка была отличной.

Учеба давалась легко, на все про все за все годы школы при подготовке домашнего задания я тратил час-полтора, кроме сочинений, что откладывалось на самое крайнее время. Тексты запоминал почти сразу и дважды их пересказывал вслух, сначала с подглядыванием в учебник, второй раз – без оного. Стихотворения запоминал с двух прочтений, некоторые помню до сих пор. Споткнулся я только в девятом классе.

Вспоминаю, как я однажды шел из школы. Стояла вторая половина сентября, светило яркое солнце, небо было открыто обзору до самых окраин, ни облачка. Деревья уже окутались в праздничные цветные осенние уборы: желтые, от соломенно-желтого до цвета червонного золота, медно-красные, благородно-коричневые, – зелени почти совсем не было видно. Никакого дуновения. Закончивший свое существование лист неохотно отрывается от ветки и, чуть покачиваясь в неподвижном воздухе, укладывается на дорожку. Я перехожу проезжую часть дороги от «вечного» Дома культуры, перехожу в следующий квартал, и меня охватывает ощущение погружения в волшебную сказку, где вечно правит осень. По правую руку – одноэтажные домики, крыши которых тоже усыпаны листвой, заборы из штакетника, по левую – удивительно многоцветные деревья. Только шепот листьев под ногами – и ничего больше: вокруг никого, ни людей, ни кошек, ни собак, проезжая часть пуста. Я иду и вижу, как листья на деревьях пропитаны солнцем, как они, и висящие еще на своих родовых местах и лежащие на крышах и на земле, сами испускают некое таинственное, сказочное сияние. Не слышно птиц, завороженных красотой мира. Царит великое безмолвие. Я иду бездумно, тихонько, стараясь не потревожить вековечную сказку природы.

И вдруг… Из калитки дома, расположенного напротив мощного каштана, начавшего сбрасывать свои плоды на землю, выходит энергично невысокий плотный мужчина, с мясистым лицом и своеобразным носом, украшенным множеством бородавок разного калибра, и начинает говорить скандальным тоном, обращаясь именно ко мне:

– Ты почему бросаешься каштанами? Я тебя давно заметил, ты тут ходишь все время. Уши надрать?

Я оторопел, солнечное свечение исчезло, краски угасли, передо мной была обычная дорожка, усыпанная обычными, а вовсе не волшебными, листьями. Попытался оправдаться:

– Я никогда не поднимал ваших каштанов…

– Я тебя запомнил, еще раз бросишь, я тебе покажу! Я знаю, где ты живешь, и мать, и отца твоих знаю! Я им все расскажу!

Расстроенный несправедливым оговором «бородавочного», я молча продолжил путь домой. Когда я рассказал об этом разговоре маме, описав, насколько мог человека, ругавшего меня, она только сказала, чтобы я не расстраивался. А я уже был расстроен донельзя, долго еще «пережевывал» это происшествие, придумывая оригинальные и злые ответы на неправедное рычание незнакомца.

А через некоторое время мама мне рассказала, что дядька ошибся, перепутав меня с моим одноклассником, Вовкой Бобровским, которого он и имел в виду, обвиняя меня. Но это уже не имело никакого значения. С тех пор, уже много лет, я этим путем не хожу.