Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

— Ну, в некотором смысле — да. Но я верю в человека, а не в Бога. Я верю, что во время ремонта этот самолёт разобрали на части, тщательно проверили и снова собрали знающие люди. Что механики понимали, что делают, что у них не осталось при сборке лишних деталей, и что пилот не выпил бутылку виски перед полётом.

При этом отец Иаков, вопреки всем моим ожиданиям, захохотал, как ребёнок.

— Вы слишком наивны и очень уж доверяете людям. Когда я был студентом в Белграде, у меня был хороший приятель, молодой пилот из авиакомпании Панафриканские авиалинии, который регулярно летал по маршруту Белград — Хараре; он погиб в Египте два года назад. Он выпивал по бутылке виски в день, а за четыре часа до рейса приезжал в больницу, к нашему общему другу, кардиохирургу, пока тот был на дежурстве, чтобы он дал ему подышать через маску чистым кислородом: это лучшее средство, чтобы протрезветь после бурной ночи. И ни разу медицинский контроль в аэропорту не показал ни капли алкоголя у него в крови. Тем не менее он погиб в авиакатастрофе. Почему? Да по той простой причине, что у авиамехаников не было знакомого кардиохирурга, который дал бы им подышать кислородом после выпитой бутылки самогона, поэтому они забыли прикрутить гайку. Так что доверие к людям нельзя назвать верой.

Я молчал; я чувствовал, что теряю пешку за пешкой на шахматной доске, и что этот черноризец медленно продвигается к последней линии моей защиты: ладьям, коням и, в конечном итоге, к ферзю и королю.

— Тогда почему вы проповедуете, что я должен возлюбить ближнего своего? — спросил я откровенно грубо.

Но он, будто не замечая, продолжил раздражать меня своей беззаботной улыбкой:

— Согласен, недоверие одного человека к другому заложено в людской природе. Это часть его безбожной натуры. Однако не забывайте, что человек, хотя и испытывает недоверие к другому человеку, имеет безграничное, ни на чём не основанное доверие к некоторой высшей силе, хотя бы в том смысле, что она неподкупна и потому — справедлива, даже тогда, когда нам так не кажется. Эта высшая сила для верующих есть Бог, а для атеистов она называется естественным отбором; обе не берут взяток, а человек берёт. В природе выживают только сильнейшие, школы заканчивают и неспособные. Бог не берёт взятки от дьявола, чтобы навредить человеку. А мы каждый день видим, как человек берёт взятку от другого, чтобы навредить третьему. Поэтому любить ближнего своего можно только в том случае, если признать в нём, что он есть творение высшей силы.

— Вот что, отче — сказал я, сытый по горло его нравоучениями. — Я просто знаю, что сейчас мы летим на самолёте, который создал человек, ремонтирует человек, пилотирует человек и ведёт по пути человек с помощью радара, тоже сделанного человеком.

Я закончил, но моя циничная стрела отскочила от него, как от мраморной статуи Христа, и он холодно ответил:

— Этого полёта вообще бы не было, если бы не существовало кое-что другое, что никак уж не дело рук человеческих.

— Что?

— Для полёта в первую очередь нужна высота. Потом всё остальное.

Я молчал. Мне читали урок, и меня раздражало то, что этот элементарный урок я знал — чтобы был полёт, сначала должно быть небо. Но сам я никакого эмоционального отношения к нему как к истине не испытывал. Потому что, как я понял позже, да и мудрецы это говорили: единственное истинное эмоциональное отношение — это отношение к истине, которое мы выстраиваем лишь тогда, когда возлюбим её. Одно дело знать истину, и совсем другое любить истину; на самом деле только истину можно любить по-настоящему, всё остальное может лишь нравиться. Этот монах бил меня в самое слабое место. И он продолжал:

— Я тоже верю в человека, дорогой Ян. Если бы не верил, я бы не был священником, принимающим исповеди. Но я разочаровался в людях. У человека есть одно преимущество, которого нет у Бога. И человек веками не замечает этого преимущества, не говоря уже о том, чтобы использовать его.

Этот черноризец, уже не выглядевший таким кротким, каким он показался мне сначала, не стал держать драматическую паузу, потому что правда была ему важнее, чем возможность потешить тщеславие и показать ум, поэтому он изрёк, может быть, величайшую истину, которую ни один человек не хочет слышать, пока не заболеет или не посмотрит смерти в глаза:

— Человек может стать лучше. Бог не может, потому что Он уже совершенен. Это то преимущество человека перед Богом, которым почти никто не пользуется.