Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

— Ты не понимаешь, — сказала она с надрывом. — Недавно мы входили в ту вселенную, в которой она мертва; мы видели её могилу! Но это длилось недолго! Мы только что вышли из той вселенной. И снова вернулись в нашу, в которой она жива и к тому же киноартистка. И мы по-прежнему не можем доказать, что параллельная вселенная существует. И что эта здешняя вселенная скорее всего ненастоящая, а настоящая — та, другая. Потому что я видела, что её убили, не знаю, веришь ты мне или нет, но я видела своими глазами, им нечего даже и пытаться обмануть меня каким-то насосом для разбрызгивания фальшивой крови! Даже если здесь она жива, то где-то она мертва — упрямо повторяла она.

Я молчала. Ёжиться стало моим постоянным состоянием с Лелой с тех пор, как я приехала вчера. Я хотела сказать ей, что сегодня утром тайно заглянула в её дневник, что видела, что она написала прошлой ночью, попросить прощения за то, что ничего не спросила о нём и о ней… Это и правда, было бессердечно с моей стороны. Я хотела спросить её — как она может утверждать, что буквы стали картинками букв, так же, как сигареты стали картинками сигарет, а здесь непохоже, что жизнь стала картиной жизни (раз она убеждена, что тот артист действительно убил Нину из-за измены), и что она придаёт этой картинке больше значения, чем реальности? И хотела спросить — заметила ли она, что в левом ботинке Филиппа дыра и что ему нужны новые туфли, что он в зимней обуви, а сейчас лето, но… не стала. Совесть у меня была нечиста, потому что, положа руку на сердце, я приехала к Леле по другой причине, не для того, чтобы заниматься её проблемами…

ЛЕЛА

Филипп все чаще убегает из детского сада. Где он ходит, что делает, одному Богу известно. Непонятно, где у этих воспитателей глаза. Вчера, после того, как мне в панике позвонили из сада, что он снова сбежал, я искала его три часа и обнаружила выходящим из церкви. Пономарь сказал, что он пришёл в девять, а я увидела, как он выходит, около полудня. Что шестилетний ребёнок может делать в церкви три часа? Я спросила его, молился ли он, и он сказал: «Нет, мам, внутри были какие-то дяди, рисовавшие картины на стенах. Среди них дядя Мелентий, он гений… Вот на эти картины я и смотрел. Я тоже хочу рисовать святых, когда вырасту».

— Зачем? — спросила я. — Зачем тебе рисовать святых?

— Потому что мне кажется, что дядя Мелентий, который рисует святых, уже не тот, каким был месяц назад, когда начинал. Он всё больше становится похож на то, что рисует.

И своей рассудительностью он, как и всегда, заткнул мне рот, и я его, как всегда, простила ради блестящего ума, который он несёт в себе. Я не хочу полностью открываться Ане и говорить ей всё, но предчувствую, что у меня будут с ним проблемы, и именно потому, что он исключительный. И я не хочу признаваться ей, что меня грызёт совесть, потому что чувствую, что бросила его на произвол судьбы, особенно после того, как подписала контракт с немецким издателем на эту проклятую книгу. И что воюю с Филиппом, чтобы он обул новые туфли: эти он носит с тех пор, как ушёл отец, они давно ему малы и жмут, а он не хочет их снимать и обувать новые. После ухода отца он замкнулся, а когда Аня приехала, сказал ей только «я в порядке», и после этого — ни слова. Придётся обратиться за помощью к детскому психологу, но только не к Ане; я жду, не дождусь, когда она уедет, иначе мы с Филиппом запутаемся в одной сети с ней. А я не хочу, чтобы это случилось, мне не нужны обязательства, а тем более эмоциональные долги перед Аней. Не знаю, просто не знаю, что будет…

АНЯ

Сегодня новый шок. Мы вместе, я, она и Филипп, отправились в библиотеку, чтобы вернуть одни книги и взять другие.

Пока мы шли, мимо нас несколько раз проезжал красный экскурсионный автобус, двухэтажный, как в Лондоне. Из него на всю улицу гремела попса, а на верхней палубе танцевал пьяный клубок толкающихся, потных людей, девицы с татуировками и пирсингом, повисшие на каких-то взрослых мужиках с такими толстыми золотыми цепями, что в грозу к ним страшно было бы подходить (в золотой громоотвод может ударить молния); те разговаривали (точнее кричали) на разных языках и, пока девушки танцевали перед ними, засовывали свои волосатые руки им в лифчики и шорты, набивая их долларами и евро. Из проезжавшего автобуса несло запахом пустой винной бочки, женского пота, смешанного с духами, и пота мужского — крепкого, волосатого. Люди в автобусе, совершенно пьяные, походили на змей, которые сплелись в любовном трансе. Собранные на верхней открытой палубе, они казались сумасшедшими, интернированными в этом месте, чтобы они не могли рассеяться по просторам земли и распространиться подобно пожару или чуме. Увидев мой недоумённый взгляд, Лела сказала:

— Это безобразие продолжается уже целых семь дней. Все убегают от этого автобуса.

— Но кто эти люди? — спросила я.

— Гости мэра, заграничные бизнесмены…

— А девушки?

— Безработные. Мэр платит им за сопровождение. Надеется на инвестиции. Что кто-нибудь, да клюнет.