Пурга

– Ппрости, ммать, на святое дело испроссу не ннадо…

За поцелуй черт лохматый оправдывался. Я скоренько чирк ему овечьими ножницами полбородени. Говорю усмешно:

– Прости, отец, на это святое дело тоже испросу не треба.

Теперь староверец без всякого заикания на меня накинулся:

– Ну, Серафима, согрешение твое перед господом богом несмываемо.

– Зато отрастаемо!.. Не горюнься шибко. – Сунула ему в карман отрезанный пучок бороды, овечкой недостриженной занялась. Вот так и проучила кержацкого поцеловщика.

Капитан улыбался до самых ворот…

Утром по низинному поречью стлался плотный туман. Из-за серой хмури усталым оком глядело медлительное солнце. Давно ложились холодные росы. Низко – к скорому ненастью – летали со своими выводками ласточки. Днем они устраивали слетки, напоминая о скорой разлуке с северной землей.

Последнюю ноченьку провели на разнотравье взятые для Красной Армии лошади. Их в колхозе таврили буквой Б на левом бедре. Каждая четырехкопытная сила получала отметину жегалом. Задымится на ляжке под накаленным тавром едко пахнущая шерсть. Крупным вздрогом встрепенется лошадь, и процедура окончена. Теперь ты не обезличенная сила. Принадлежишь большебродскому колхозу. Его неприкосновенная собственность. Право на тебя можно оспорить юридически.

И вот одиннадцать единиц живой колхозной собственности стоят на берегу Васюгана. Много вас, российских коней, затавренных различными буквами и цифрами, собирает для фронта далекая Сибирь.

Вся деревня вышла на проводины. Поднялся ветер, разметной силой разогнал туман. Открылся неторопкий Васюган. На барже старичок шкипер в грубом брезентовом плаще выкачивал трюмную воду. Даже с яра слышалось сипенье и чавканье помпы.

Коней повели по спуску. За ними двинулись гурьбой люди. С баржи заранее сбросили широкие длинные сходни. Поперечины над сосновыми плахами измахрились, расщепились от копыт под тяжестью живого груза. Было видно: много зашло и сошло по крепким сходням коней. По Васюгану до Больших Бродов деревенек изрядно. Их не обошел лошадиный призыв.

Говорились на берегу слова счастливого напутья. Мальчишки скармливали лошадкам прощальные краюшки, всхлипывая красными носами. Даже Фросюшка-Подайте Ниточку – вытащила из мятой сумы зачерствелую корочку, протянула к губам Гнедка. Жеребец понюхал, не принял угощение: корка пропиталась запахом хозяйственного мыла. Фросюшка, поглаживая председательского коня по холке, стала сама жевать хлебец. Точно с испуга, тремя резкими прыжками отбежала к песчаному холмику, бросилась на колени, прижала ухо к сырой земле.

Заинтересованный странной выходкой полоумки, Тютюнников спросил:

– Че слышишь, Фрося?

– Войну слышу, председатель… шибко гремит…

– И знаешь, в какой стороне?

Фросюшка вскочила, вскинула раскосмаченную головенку, ткнула тощей рукой в воздух.

– Тамо-ка!

– Смотри ты! – удивился Новосельцев. – Не ошиблась: запад пометила верно.

Коней проводили сквозь людской строй: он начинался от концов сходней. Трогали, гладили гривы, спины, бока. Похлопывали по крупу и головам. Захар стоял молча, крепко стиснув зубы.

На барже лошади не притрагивались к сену. Многие инстинктивно повернулись в сторону лугового заречья, куда их обычно перевозили. Вот баржа, кое-как отдернутая от берега слабосильным катером, потянулась не наперерез реке – вдоль ее берегов. Обеспокоенные кони засуетились на палубе, застучали копытами, заржали. Все недоуменно смотрели на растянувшуюся по взвозу людскую цепочку.

Шкипер насмотрелся подобных печальных картин. Он невозмутимо восседал на снятом с Гнедка седле, чесал концом совка ревматическую ногу. Этим совком он отмерит скоро в торбы порционного овса, поставив тем самым увозимых коней на фронтовое довольствие.

Захар, Васёк и Варя задержались на крутобережье. Конюх не надевал кепку до тех пор, пока с васюганского плеса не исчезли печальным видением катерок и покорно бредущая за ним на канате буксирница.

18

В грузном изнеможении склонились хлеба. Крестьян торопили подступившие осенины.

Пургу впрягли в жнейку вместе с каурой кобылой, страдающей недостатком – часто засекала копытом ногу. Идет, идет да и чиркнет по передней левой. Разбитое место засечки пришлось смазать мазью, приложить ватный тампон, перебинтовать натуго. Вредное копыто стукалось о подушку, не причиняя ноге боль.

Олег, брат Никиты, скорым шагом водил слепую под уздцы. О голяшки чирков бились тугие склоненные колосья. Звено Вари вязало снопы. Платон возглавлял их отвозку в овин. Он торопил неповоротливых круторогих быков, понарошку грозясь вымазать репицы скипидаром.

Счетовода и председателя тоже укачивали жнейки. В одну из коротких передышек, смахивая крупный пот со лба, Гаврилин спросил:

– Сергеич, ты не задумывался над тем, почему слова будни, баба, бык на одну букву начинаются?

– Не приходилось такую загадку разгадывать.

– Везде тягло в основе. Во все лета мука женская комлем лежит.

– Помаешься, коли не хочешь щёлк в брюхе заиметь. В бедствия поля всегда бабонькам препоручались. Каждому свое: мужикам поле брани, бабам – петушиные рани…