Пурпур и яд

Избрав временем для выступления памятную никомедийцам ночь, заговорщики заблаговременно заняли дома, окружавшие дворцовую площадь. Многие из этих домов недавно принадлежали римским ростовщикам. Напуганные угрозами и нападениями, они уступали их за полцены, а сами бежали в римскую провинцию под защиту легионов.

Царь проснулся от чудовищного треска. Подбежав к окну, он увидел, что вся площадь покрыта огненными пятнами факелов. Группа людей у ворот отводила бревно тарана для нового удара. Первым среди них был человек, в котором Никомед узнал Хреста. За его спиной стоял великан с бритой головой. Хотя он был в грубом хитоне раба, чувствовалось, что он руководит штурмом. Внезапная догадка пронзила сознание Никомеда: «Да ведь это сам Митридат!»

Никомед отпрянул от окна. Дрожащими руками он нащупал столу своей наложницы и набросил ее на себя. Вихляющей походкой Никомед шагал по коридору, освещенному восковыми свечами. Его никто не узнал.

Широким жестом Митридат отер пот со лба.

— Наконец достучались! Твой братец, кажется, глух.

Хрест улыбнулся.

— Теперь остаются лить морские ворота.

— Для этого мало бревна! Чтобы протаранить проливы нужен флот. Поэтому я возвращаюсь в Синопу.

— Ты возьмешь охрану?

— Мне еще надо побывать в Пергаме. Там меня ждет Аристион.

ПОДСТРЕКАТЕЛЬ

— Никомед, сын Никомеда! — доложил Эвмел.

Маний Аквилий удовлетворенно хмыкнул. Сразу видна отцовская выучка! Другой бы на месте Эвмела сказал: «Никомед, царь Вифинии!» Это было бы неточно.

— Пусть войдет.

Ожидая посетителя, Маний Аквилий еще раз обвел взглядом стены таблина. Наконец он обрел должный вид. Вместо всех этих восковых истуканов, к которым питал пристрастие отец, появились полки. На них аккуратно разложены церы, еще совершенно чистые, не знавшие прикосновения стиля. Все эти Атталы, Диофанты, Лаодики стали восковыми табличками.

Мысли Мания Аквилия были прерваны появлением просителя. Это слово больше всего подходило сейчас к Никомеду. Маний Аквилий не без злорадства отметил униженный поклон Никомеда Филопатора, жалкую улыбку на обмякшем лице. Вся его спесь и чванливость остались во дворце, захваченном Хрестом, откуда он, как говорят, бежал в платье рабыни, перепуганный насмерть. Но именно таким он и нужен был ему.

— Что же ты стоишь? — сказал Маний Аквилий, указывая на сиденье.

Но Никомед не слышал обращенных к нему слов.

— Я пришел просить у тебя защиты, — начал Никомед. — Враги римского народа захватили царство моего отца, верного союзника и друга римлян.

— Мне уже все известно, — самодовольно отозвался Маний Аквилий. — Римские граждане, бежавшие от разъяренной толпы, прибыли раньше тебя.

— От толпы?! — Голос Никомеда срывался. — Твои люди увидели только толпу! Страх смыл лица и слил отдельные голоса в рев.

— О чем ты?

— Эту толпу возглавлял Митридат! Я своими глазами видел, как он направлял в ворота бревно тарана.

— Я тебе верю, Никомед. Но это усложняет дело. Надо брать легионы Кассия, нанимать галатов. Расходы удваиваются, так же как и риск.

Лицо Никомеда вытянулось. Он уже пожалел о своей откровенности.

— Казна моя захвачена мятежниками, — молвил Никомед.

— Но ты можешь подписать обязательство…

— Разумеется, если сумма…

— Дело не в сумме, — перебил римлянин, — а в твоей готовности выполнить долг дружбы, так же как выполняю я.

Он протянул восковые таблички Никомеду.

— Пиши: «Я, Никомед, сын Никомеда, обязуюсь по первому требованию моего друга, Мания Аквилия, вернувшего мне отцовский трон, выступить против врагов римского народа. Я обязуюсь также уплатить…»

Проверив запись, Маний Аквилий свернул церы и с удовлетворением положил их на место.

Глядя на полки, заполненные табличками, Никомед, может быть, впервые представил себе могущество Рима, держащего в своих руках царей, как ростовщик должников. «Маний Аквилий говорит о долге. Но каковы будут проценты?»— думал Никомед.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НИКОМЕДА

Золотые статеры с мелодичным звоном отлетали в сторону и ложились ровными рядами по обоим краям стола в пространстве между ними неистово плясали пальцы словно исполняли кордак.

Услышав шаги, человек у стола повернулся. На его вытертом, как старая монета, лице можно было прочитать неудовольствие, вскоре сменившееся удивлением. Титий встал. С животом, выставленным вперед, с руками, подпирающими бедра, его можно было принять за пифос с родосским вином.