Пурпур и яд

У булевтерия все было синим. Словно хлынуло море и залило край агоры. Его моряки! В них он был уверен как в самом себе. В дни самых страшных поражений и неудач Митридат обращал свой взор к Понту, к колыбели своей власти. Он знал, что, покуда берега Синопы, Трапезунда, Диоскурии, Феодосии и Херсонеса охраняются его кораблями, ему не страшны римские легионы.

Митридат смотрел поверх голов. Кажется, эти мгновения принесли ему ту ясность взгляда, которая бывает раз в жизни, как любовь. Он увидел всю свою жизнь. Она была рекой, петляющей по степи. В верховьях в нее впадали бесчисленные ручьи. Он вспомнил их имена — Моаферн, Диофант, Лаодика, Архелай, Метродор. Это были люди, отдавшие ему свою жизнь. А он этого не замечал. И вот уже ни один ручей не входит в иссякающий поток. Он изнемогает от одиночества, которое сродни с Властью.

— Фарнак! Фарнак! — вопила толпа.

Лицо Митридата мучительно перекосилось. Он поднял руки к плечам и рванул мантию. Он отрывал ее от своего тела, как кожу.

Пурпурная мантия парила над Пантикапеем. Воины, задрав головы, следили за ней. Они уже забыли о человеке, который был их царем пятьдесят лет. Мантия уже не принадлежала ему. Она парила над агорой, как гигантская кровавая птица, как сама Власть, выбирая себе новую жертву.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Нет имени более известного, чем Митридат. Его жизнь и его смерть — это значительная часть римской истории. И даже не принимая в расчет побед, им одержанных, можно сказать, что одни его поражения целиком составили славу трем величайшим полководцам республики — Сулле, Лукуллу и Помпею».

Так в предисловии к трагедии «Митридат», поставленной на парижской сцене ровно триста лет назад, классик французской поэзии Жан Расин обосновывал свое обращение к историк Митридата VI Евпатора, царя Понта (132 — 63 гг. до н. э.).

У нашего интереса к судьбе последнего великого противника Рима есть особые причины. В состав созданной Митридатом могущественной державы входили юг современной Украины, западное побережье Кавказа. Полководцы Митридата воевали в Крыму, сооружали крепости в устье Днестра (древнего Тираса). Сам он, находясь в Сухуми (древняя Диоскурия), разработал план грандиозного похода на Рим, через всю Европу к Альпам. На горе, которая и теперь носит название «Митридат», в Керчи (древний Пантикапей), произошел заключительный акт трагедии понтийского царя. «Здесь закололся Митридат», — писал А. С. Пушкин.

Обратившись к Митридату и Митридатовым войнам, я понял, что многое в их истории скрыто для нас или искажено еще в древности усилиями тех, кто изображал события с позиций победителей — римлян или им в угоду. В рассказах греко-римских писателей понтийский царь предстает в подробностях, связанных с его невероятным аппетитом, огромной физической силой и удивительной способностью противостоять действию яда. Но каким был духовный облик этого человека, сумевшего поднять на борьбу с Римом многочисленные народы и державшего в напряжении в течение сорока лет весь мир?

Восстанавливая образ Митридата, я обратился к истокам его долгой жизни. О детстве Митридата известно лишь то, что в двенадцатилетнем возрасте царь покинул дворец в Синопе, спасаясь от преследований опекунов, и вернулся туда через семь лет, сбросив с престола мать. По словам древнего историка, все эти годы изгнания прошли в горах Армении среди диких зверей и невежественных пастухов. Этому свидетельству противоречит всесторонняя образованность Митридата, знание им 22 языков, глубокое понимание греческого искусства. Очевидно, древний историк, слышавший о бегстве Митридата и его семилетнем отсутствии, не имел представления о том, где и как провел юный Митридат семь лет своего изгнания. Горы и дикие звери перекочевали в вымышленную историю Митридата из ходячих легенд о юности Кира, Ромула и других основателей великих государств.

Изучив обстоятельства воцарения Митридата на Боспоре, относящегося как раз к концу его семилетнего изгнания, я понял, что детство Митридата прошло в Пантикапее. А это в свою очередь привело к пониманию той роли, которую сыграло Северное Причерноморье не только Б судьбах тогдашнего мира, но и в личной судьбе Митридата. Так вошли в роман образы сподвижников Митридата, греков Диофанта, Архелая, Неоптолема, действовавших в качестве полководцев и дипломатов на землях древнего Крыма, а также фигуры скифов Палака и Савмака.

О последнем, как об участнике и вожде восстания в Пантикапее, сообщает найденная в Херсонесе (современный Севастополь) надпись. Она указывает, что скифы с Савмаком во главе убили правителя Боспора Перисада и захватили власть, которая должна была перейти к Митридату. Без должных оснований одно время под скифами понимались рабы. Савмак также считался рабом, вскормленным Перисадом. Согласно моему пониманию текста надписи, воспитанником Перисада был не Савмак, а Митридат, изгнанный из своей столицы вскоре после убийства отца и преследуемый матерью. Бездетный Перисад сделал юного изгнанника наследником, чем вызвал возмущение скифов, составлявших значительную часть местного населения.