Пурпурная мумия

Он медленно брел прямо по воде с ведром в руках, то и дело наклоняясь к высокой, сочной траве. Я крайне удивился, узнав в нем своего соседа на конференции по автоматизации.

— Добрый вечер, Павел Павлович!

— Здравствуйте, — ответил он, не глядя на меня. — Ах ты, проклятая!

Он поставил ведро на дно ручья и стал раздвигать траву обеими руками.

— Ускакала! Такая симпатичная — и ускакала!

Затем он поднял голову и посмотрел на меня:

— Ах, это вы!

— Да, я.

— Ну, и как ваши электронные программирующие системы?

— Запустили в массовое производство.

— Уже? Жаль.

— Что вы, Павел Павлович! Этому радоваться надо!

— Да едва ли. Ах, вот она, вот она!

Он быстро присел на корточки и поймал в траве огромную зеленую лягушку.

Я заглянул в ведро и увидел, что оно на одну треть было наполнено этими болотными тварями, разжиревшими на личинках мошкары.

— Для экспериментов?

— Да. Замечательное существо — лягушка, — вдруг мечтательно произнес Леонозов. — Ей, как и собаке Ивана Петровича Павлова, нужно поставить памятник.

— Это за что же?

— Вспомните, что лягушка помогла и Гальвани и Вольту открыть электричество! А без электричества, кстати, были бы невозможны и все ваши программирующие системы! Вся электронная автоматика плакала бы. Но берусь предсказать: от лягушки можно еще и не того ожидать!

Он сорвал несколько пучков травы и сунул их в ведерко, чтобы лягушки не могли выпрыгнуть. Затем, кряхтя и спотыкаясь, вышел на бережок.

— Разрешите, я понесу этих знаменитых животных, которым человечество столь многим обязано, — иронически заметил я, беря ведерко из его рук.

Некоторое время мы молча шли по сырому лугу, отмахиваясь от комаров. Солнце коснулось темной полоски далекого леса. Над нами пролетел вертолет, спугнувший стайку болотных птиц. Они покружили немного над своими гнездами и снова спрятались в траве.

— Красотища-то какая, посмотрите! Как изумительна все-таки природа! — сказал профессор, оглядываясь вокруг и глубоко вздыхая.

— Да. Наверно, хорошо быть художником или музыкантом. Они острее и глубже чувствуют все это.

— Художники и музыканты? — проворчал он. — А что они — слышат звуки? Видят краски? Наблюдают форму? Нет, ученые, батенька мой, ощущают природу богаче, глубже и шире. Для художника комар есть комар. Он его изобразит на полотне черной точкой, если вообще изобразит. Композитор напишет «Полет шмеля». А им и в голову не придет, что этот шмель в тысячу раз более умная машина, чем только что пролетевший вертолет. Вот мы идем сейчас по траве, и в каждой примятой нами травинке разрушается целая фабрика фотосинтеза, фабрика, о которой сейчас мы можем только мечтать. Вот вы, например, мечтаете о создании «электронного мозга», А он, этот мозг, создан природой миллионы лет назад. Он есть у каждого живого существа. И это могут постигнуть только ученые.

— Ну какая польза от того, что мы чувствуем, художника интересует одно, а нас другое, вот и вся разница, — возразил я.

— Польза? — Он остановился и поднял на меня свои суровые темные глаза. — Будет и польза. Надеюсь, что скоро ваши электронные системы заменят кое-чем более интересным и выгодным.

Я поставил ведро с лягушками на землю и хотел было бурно выразить свой протест, как вдруг со стороны леса, к которому мы почти подошли, послышался звонкий женский голос:

— Пал Палыч! Пал Палыч! Она убежала! Ловите ее!

Я увидел стройную девушку в белом халате, быстро бегущую нам навстречу.

— Инна, вы? Что случилось? — встревоженно закричал профессор.

— Мирза убежала! Посмотрите! Вот она!

— Мирза? Ах, безобразие! Кто ее выпустил?

— Не знаю… Ага, попалась!

Девушка схватила прыгающий лохматый комок и крепко прижала его к себе. Маленькая собачонка сердито залаяла. Запыхавшийся Леонозов подбежал к девушке и взял у нее собаку.

— Что произошло? — спросил он отрывисто.

— Сами увидите, — чуть не плача, ответила она. — Сгорел высоковольтный трансформатор. Перегрелись все моторы. Вышел из строя ртутный выпрямитель. А пряжа — просто ужас! Вся перепуталась…,

— Ах, негодница! — воскликнул Леонозов, легонько хлопнув собачку по мохнатому боку.

Мирза, испуганная поднятою ею суматохой, рычала, вертела головой и широко открывала пасть, норовя укусить ученого за руку.

— Идемте скорее, Инна! Возьмите ведро.

Девушка быстро зашагала за профессором. В сгустившихся сумерках я заметил, что собака была со — всех сторон увешана какими-то коробочками и пластинками.

Вскоре Леонозов со своей спутницей исчезли в лесу, и я остался один посреди луга.

III

«Заменить кое-чем более интересным…» — звучало у меня в ушах, когда я, лежа в кровати, вспоминал разговор с Леонозовым. Я чувствовал себя глубоко задетым. Как он, ученый, мог не оценить должным образом совершенную программирующую систему емкостью более миллиона двоичных единиц! Над ней в течение двух лет трудился под моим руководством коллектив в двенадцать человек. Лягушке, видите ли, нужно поставить памятник, а электронную систему «заменить кое-чем»! Возможно ли это?

Я досадовал на себя за то, что не смог как следует ответить Леонозову.