Пурпурное сердце

— Ладно, замяли. Ответь мне только на один вопрос. Выходит, ты изображаешь влюбленного потому лишь, что таким был Уолтер?

Майкл совершенно не представляет, что сказать. Во-первых, он вовсе не уверен в том, что Уолтер был влюблен. Он долго рылся в памяти пытаясь отыскать обрывки воспоминаний о пылких чувствах, которые питал Уолтер к женщине находящейся сейчас в соседней комнате, но ответом ему была лишь пустота. Такое впечатление, что он тщетно пытался пробиться в ту часть прошлого, которую Уолтер не желал отдавать ему.

— Мне надо подумать, Деннис, — говорит он. — Это не так легко объяснить.

* * *

Он играет, сидя на краю балкона без перил и болтая ногами в воздухе. Его музыка звучит сегодня особенно проникновенно. В такт его чувствам. Каждая нота находит отклик в его душе. В паузах между нотами слышны плеск воды в реке, трели сверчков, шорох листьев на ветру.

Он услышал, как она вышла на крыльцо, находящееся прямо под ним. Он было подумал, что ей мешает его игра. Но это не так, и он это знает. Просто ей не спится так же, как и ему. Она услышала музыку, которая заставила ее выйти на улицу.

Интересно, не ее ли общество причина того, что музыка звучит так красиво.

Он спрашивает себя, не пора ли обдумать происходящее, разложить все по полочкам, но ветер и луна говорят «нет». А он ими не командует.

К тому же он чувствует, что ее здесь присутствие — в его доме, в его сегодняшнем дне — такая хрупкая и ненадежная вещь, так нереально, что стоит только пристально присмотреться или задать неосторожный вопрос — и все исчезнет.

Краем глаза он видит, как она спускается к реке и усаживается на мосту, свесив ноги.

Он не может разглядеть ее лица, но, судя по развороту головы, она смотрит в его сторону.

Хотел бы он знать, видно ли ей, что он тоже смотрит на нее.

Она в белой ночной сорочке, которую ветерок надувает, словно парус, закручивает вокруг ног. Лишь через несколько минут он осознает, что уже не играет на саксофоне, а только смотрит на нее.

Она представляется ему привидением. Возможно, и он, в свою очередь, кажется ей привидением.

Потом ему приходит в голову: может быть, все мы кажемся друг другу привидениями.

А может, мы всегда были ими.

Глава тринадцатая Уолтер

Задолго до того, как меня не стало, со мной уже что-то было не так. То, что я любил и что казалось важным, другим представлялось сущей ерундой.

Скажем, все то время, что мы были на войне, я мог говорить только о том, что, вернувшись, обязательно наемся досыта маминого лимонного пирога. Первым не выдержал Эндрю.

Он просто разорался на меня.

— Черт возьми, Уолтер, у тебя дома осталась красивая девушка, а у тебя мысли только о пироге.

Однажды он сменил гнев на милость и признался, что после некоторых раздумий понял, что пирог, очевидно, ассоциируется у меня с домом. Но чаще он все-таки выговаривал мне за то, что я не ценю свою девушку.

Но я не хочу быть злопамятным.

То были тяжелые времена, должен признать, и нам обоим досталось. Может, и больше положенного. Иногда, исполняя свой долг, мы просто не задумывались о том, что совершаем невозможное. Мне бы кто раньше открыл на это глаза, но прошлого не вернешь и не исправишь.

Просто когда мы садились кружком и делились друг с другом сокровенным, как это бывает на войне, я чаще рассказывал не о своей единственной возлюбленной, а истории про других людей. Пусть их было и не так много, но Эндрю это бесило. Ну что я мог поделать?

Мысленно обращаясь к прошлому, я почему-то вспоминал именно то, что было недоступно пониманию Эндрю. Скажем, я видел себя сидящим на пирсе, как я достаю из бумажного пакета черствый хлеб и кормлю чаек.

Вот где я сейчас.

Они кружат над моей головой, зазывая меня с собой. Я бросаю кусочки хлеба, а птицы камнем падают вниз, хватая их на лету. Мне нравится, как они кричат, потому что этот крик предназначен только мне и никому другому. Интересно, что бы вы сказали, если бы меня тоже звали Сигалл.[2]

Или же я вспоминаю, как иду в отцовский магазин на работу, а мимо меня по улице едут в пикапе знакомые ребята. Они спрашивают, не хочу ли я прокатиться. Я запрыгиваю в кузов. Лето стоит жаркое, в семь утра уже нечем дышать. При движении ветерок приятно обдувает мне лицо — это единственное спасение.

У меня в рукаве рубашки припасены сигареты «Лакки», и я закуриваю, прикрывая пламя обеими руками. Потом откидываюсь на борт кузова и устремляю взгляд в голубое небо, краем глаза наблюдая за тем, как ветер сносит пепел с кончика сигареты.

Не знаю, как объяснить, но я чувствую себя живым, как будто мир — вот он, прямо передо мной, и я могу видеть все сразу, осязать его, чувствовать его запахи. Небо кажется таким огромным, как никогда прежде. Я буду желанным гостем в этом мире, если захочу.

Признаюсь, я бы никогда не рассказал ни о чем подобном Эндрю. Он бы, опять разозлившись, сказал: «Если бы меня любила такая девушка, я бы ни о чем другом и не думал. Мысленно я был бы только с ней».

Ему повезло, что я умер.