Пурпурные реки

— Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.

— О «Темпо»?

— Да.

— Что именно вас интересует?

Ньеман помолчал. Фанни сложила оставшиеся салфетки в пакет и туго затянула повязку на голове комиссара. Полицейский продолжал:

— Я вот тут подумал, не случилось ли вам писать статью об одном странном происшествии в подвалах больницы, в июле месяце…

— О каком происшествии?

— Когда нашли карточки новорожденных в личных архивах Этьена Кайлуа, отца Реми.

Фанни принужденно усмехнулась.

— Ах, вы о той истории…

— Так вы писали статью на эту тему?

— Да, кажется… всего несколько строчек.

— Почему вы мне об этом не рассказали?

— Вы имеете в виду… что есть какая-то связь между этим фактом и убийствами?

Вскинув голову, Ньеман громко повторил:

— Почему вы умолчали об этой краже?

Фанни неопределенно пожала плечами, продолжая обматывать голову комиссара бинтами.

— Ничто не доказывает, что такая кража имела место. Эти архивы — настоящая свалка, бумаги то теряются, то находятся… Неужели это так важно?

— Вы сами видели эти карточки?

— Да, я ходила туда, где хранятся коробки.

— И не заметили ничего необычного в этих документах?

— Например?

— Не знаю. Вы сравнивали их с оригиналами?

Фанни отступила назад. Перевязка была закончена. Она ответила:

— Это были листочки с каракулями медсестер. Ничего интересного.

— Сколько их там было?

— Несколько сотен. Я все-таки не понимаю…

— Вы упоминали в своей статье имена, значившиеся на этих листочках, фамилии родителей младенцев?

— Да говорю же вам, я написала всего несколько строк!

— Можно посмотреть эту статью?

— Я их не храню.

Она стояла выпрямившись, высоко подняв голову и скрестив руки на груди. Ньеман продолжал:

— Как вы думаете, могли какие-то люди ознакомиться с этими листками? Люди, желавшие найти в них свои имена или имена родителей?

— Я уже сказала, что не называла никаких имен. Кроме того, архивы сразу же были заперты на ключ. Но какое это имеет значение? Разве это связано с вашим расследованием?

Ньеман ответил не сразу. Избегая смотреть на Фанни, он задал ей следующий вопрос, больше похожий на удар ниже пояса:

— Ну, а вы… вы подробно ознакомились с этими бумагами?

Ответом ему было молчание. Полицейский поднял глаза: Фанни не двинулась с места, но казалось, она теперь где-то очень далеко. Наконец она глухо промолвила:

— Я ведь уже сказала, что да. Чего же вам еще?

Поколебавшись какую-то долю секунды, Ньеман сказал:

— Я хочу знать, нашли ли вы там имена своих родителей. Или их дедушек и бабушек.

— Нет, не нашла. Что означает ваш вопрос?

Комиссар молча встал. Теперь они стояли оба, лицом к лицу, как враги, бесконечно далекие друг от друга. Ньеман мельком увидел свою забинтованную голову в зеркале в другом конце комнаты. Взглянув на девушку, он виновато сказал:

— Спасибо. И простите меня за этот допрос.

Взяв свой плащ, он добавил:

— Как это ни дико звучит, я уверен, что те карточки стоили жизни одному из полицейских, ведущих наше расследование. Молодой лейтенант, совсем мальчик, только начал работать. Он хотел изучить эти бумажки. И его убили, чтобы помешать сделать это.

— Какая нелепость!

— Нелепость? Ну, не знаю. Я тоже собираюсь просмотреть эти архивы и сравнить листки новорожденных с их картами.

Он стал натягивать свой мокрый изодранный плащ, но Фанни остановила его:

— Погодите, вы не можете ходить в этих жутких лохмотьях! Я сейчас…

Она вышла и скоро вернулась, неся водолазку, свитер, утепленную непромокаемую куртку и такие же брюки.

— Это вам не очень-то пойдет, но по крайней мере будет сухо и тепло. А главное, наденьте это…

И она решительным жестом напялила на его забинтованную голову шерстяной шлем, завернув края над ушами. Ньеман смешно хлопал глазами под этим нелепым головным убором. Внезапно и он и Фанни расхохотались.

И сразу же они вновь почувствовали себя сообщниками, друзьями, словно разделявшая их стена недоверия мгновенно растаяла. Однако миг спустя Ньеман серьезно сказал:

— Мне нужно идти. Продолжать поиски. Разобраться в архивах.

Комиссар не успел среагировать. Фанни вдруг обняла его и впилась поцелуем в губы. Ньеман судорожно напрягся, его обдало жгучим жаром. Он так и не понял, что это было — новый приступ лихорадки или касание маленького, горячего, как огонь, язычка, раздвинувшего его губы. Закрыв глаза, он через силу прошептал:

— Расследование… Я должен продолжать расследование…

Но он уже лежал навзничь на полу.

X

51

Карим сорвал ленту полицейского ограждения и опустился на колени перед дверью склепа, так и оставшейся приоткрытой. Надев перчатки, он сунул руку в щель и резко потянул дверь на себя. Она отворилась. Не колеблясь, сыщик зажег фонарь и скользнул внутрь. Согнувшись под низким сводом, он спустился по ступеням. Луч света заиграл отблесками на черной поверхности воды: струи дождя, попадая в открытую дверь, залили склеп чуть ли не до потолка, образовав настоящее озеро.