Пурпурный рассвет. Эпидемия

Вадим ей нравился, как человек. Может, даже, как мужчина, но она не готова была дать волю этим чувствам, боль от потери любимого человека была еще слишком свежей. Ей нравилась рассудительность, спокойствие и мужественность Вадима. Чувствовала себя защищенной рядом с ним. Впервые в жизни ощутила, что ей не надо решать все самой, тащить лямку и брать инициативу. Может она перегибала с опасениями по поводу хищников, но таков уж был её максимализм. Если мысль возникала в голове, то её сознание само раскручивало её до вавилонских масштабов и не давало думать ни о чем другом. Но даже не смотря на ситуации, с которыми они столкнулись, а может и благодаря им, знала, что она в относительной безопасности. Ей просто необходимо знать, что она не одна думает об всем. Старая привычка. Вова был единственным мужчиной, с которым она жила, и ее восприятие противоположного пола строилось на опыте отношений с ним. А его никак нельзя было назвать предусмотрительным, скорее безалаберным. Заботливый, любящий, забавный, милый, но никак не решительный и ответственный. Зачастую, ей приходилось брать на себя эту роль, напоминать, подсказывать, принимать решение. Он постоянно забывал, ленился или просто отлынивал, предпочитая пустить ситуацию на самотек. Характер Вадима было сложно угадать, слишком молчаливый, слишком хорошо скрывает эмоции. Может поэтому и высказывала ему про свои опасения, не зная, переживает он об этом или нет. И это его слепое неверие. Везде видеть обман и подвох. Не могла она так. Пессимизм шел в разрез с её восприятием мира. А сегодня она увидела другую сторону его характера. Холодную, жестокую и беспощадную. Если львов, напавших на них, было жалко, но не очень, напали первые — самозащита. То сидящих в вольерах Сафари-парка жалко до слез. Запертые, умирают с голода, а приходит человек и хладнокровно расстреливает. Что-то не так в его голове, что-то сломано, нельзя так просто взять, и отнять жизнь. Юля поняла, что внутри поселился страх. Не смотря на все положительные чувства к Вадиму, она начала его бояться.

21.44 по московскому времени

Вадим сидел на кухне, накалывая разогретые макароны на вилку и отправляя в рот. Изучал карту Кабардинки, пытаясь найти расположение бывшей базы ФСБ. Объект стратегический, на общих картах его нет. Но найти его расположение необходимо, дабы в дальнейшем свести контакты с общиной к минимуму. Слишком близко. Всего несколько километров. Хорошо вооружены, обучены, на бронированной технике. Сто процентов в самые кратчайшие сроки приберут к рукам все ресурсы, до которых смогут дотянуться. Рыболовецкий корабль явно принадлежал им же. Шансы найти ферму или хозяйство стремительно катились к нулю. Выход только один: искать новое жилище, как можно дальше, и уже там обустраиваться, обзаводится скотиной. Но как уговорить Юлю? Глупая. Видит только то, что хочет, даже не старается посмотреть с другой точки зрения. Какова вероятность того, что два десятка профессиональных вояк выживут в эпидемии, соберутся в одной точке, вооружатся и так быстро организуются? Такое бывает только в кино. А она видит сплоченную группу людей, безопасность и какой-никакой, а социум. Почему люди всегда стремятся загнать себя в рамки механизма общества, превратиться в безликую шестеренку, которую приводит в действие руководство сверху? Тем более, цели этого руководства туманны. Гуманность и желание помочь? Увольте. Слишком хорошо он знал людскую натуру, и понимал, что проявление добродетелей скорее редкое исключение, чем закономерность. И, тем более, ждать такой праведности от бывших силовиков, все равно, что ждать снега летом.

От размышлений отвлекла Юля, зашедшая в кухню. Девушка прошла к плите, набрала еды и села за стол. Ела молча, даже не поднимая глаза. Вадим отодвинул тарелку в сторону, и наблюдал за ней. Хотелось поговорить, но опасение нарваться на стену непонимания и очередную ссору останавливали. Юля молча доела, закинула тарелку в раковину и ушла наверх. Кожей ощутил напряжение, электризующее воздух и вгоняющее в тревогу.

— «Завтра надо поговорить, несмотря ни на что. Объяснить, зачем убил животных. Она же не понимает. Для нее я в изверга превратился. Ей лучше — оставить их все живыми. А то, что они умрут в мучениях от голода, она не подумала. Зверь, выросший в клетке, не способен пропитаться на воле. Нет у него инстинкта охотника. То, что сделал — эвтаназия. Они умерли быстро и без мучений. Многие уже обезумели от голода и начали жрать сородичей. Стали опасны. Может потом поймет, когда отойдет, остынет.»