Пушистый талисман

Любка покорно полезла в сумку.

— Да… с собой…

— Здорово. — Он завел машину и вырулил на Красный проспект.

— Матвей… что ты задумал? Какой еще самолет?

— Мы летим в Питер, чтобы посмотреть Эрмитаж. Ты же хотела.

— Что, прямо сейчас летим?

— Ну конечно. А когда еще, по-твоему?

Любка вздохнула. Матвей хитро покосился в ее сторону. Нет уж, он не позволит ей пойти на попятную и не станет слушать никакие возражения. А на случай, если любительница искусства попытается выскочить из машины на ходу, он уже заблокировал дверь. Ей останется только слопать свой паспорт, но Матвей надеялся, что до такой крайности дело не дойдет.

19

— Ты знаешь, что бывает за похищение человека?

— А тебе неизвестны случаи, когда заложницы влюблялись в своих похитителей?

— Вы на редкость самоуверенны, Матвей Сергеевич. Вам не кажется?

— Мы перешли на ты. Забыла?

Вообще-то она действительно о многом забыла. Это была самая удивительная неделя за всю ее жизнь. Во всяком случае, она никогда так сумбурно и странно не путешествовала. Пока они летели до Санкт-Петербурга, Любка дремала, как сурок. Перелета она почему-то не боялась, хоть в самолетах раньше не летала никогда. Просто в соседнем кресле сидел Матвей, и она понимала: ничего плохого не случится, раз он рядом. Потом был номер люкс в гостинице, с ванной-джакузи, куда они, разумеется, залезли вдвоем. Потом ужин в номере, прямо в постели. И целая ночь любовного безумства. Иногда, в коротких промежутках между плотскими утехами они вспоминали о существовании остального мира и о том, что, собственно, послужило поводом к поездке. Они посетили Эрмитаж. И Любка радовалась так, будто ее допустили на экскурсию в райские кущи.

Матвей только теперь начал понимать, что она находит в этом всем, ибо его самого, невежественного уроженца двадцатого века, до глубины души потрясла непередаваемая красота и великолепие одного из величайших музеев мира. Любка снова много и с воодушевлением говорила, рассказывала о шедеврах. При этом она вальяжно прислонялась к Матвею спиной, и тогда ему становилось не до картин — приходилось предельно концентрировать внимание.

Петербург распахнул перед ними и двери Русского музея, они побывали и в Петергофе, и еще много где, а когда экскурсии надоедали, эти двое, обнявшись, просто бродили по городу, по бесконечным набережным Невы, заходили в какие-то кафешки — выпить кофе и что-нибудь съесть. Или в магазины. В магазинах Матвею нравилось даже больше, так как там можно было беспрепятственно смотреть, как Любка примеряет какую-нибудь одежку и зажимать ее, полуголую, в тесных примерочных…

— Выходи за меня, — сказал он ей в их последнюю ночь в Питере.

Любка испуганно уставилась на него. Прошел месяц с тех пор, как она пришла с заявлением к милейшему подполковнику Шведову, а дело так и не двигалось. До нее вдруг дошла вся чудовищность ее положения. Господи, да они же могут Полякова годами разыскивать, в то время как у нее в паспорте будет стоять этот идиотский штамп! Точно клеймо на лбу. Любке противно было даже заглядывать туда, словно это был не паспорт, а дохлая мышь.

— Ты предлагаешь нам пожить вместе? — осторожно спросила она.

— Куда катится мир… — вздохнул Матвей. — Я предлагаю тебе руку и сердце, почки и печень, и так еще кое-что, по мелочи. Все, прошу заметить, в хорошем состоянии, а кое-что даже в рабочем…

— В рабочем, говоришь? Что-то мне не очень в это верится…

— Тебе недостаточно доказательств?

— Думаю, что для чистоты эксперимента еще одно испытание не помешает…

— А с виду такая порядочная, скромная девушка…

На этот раз ей удалось заполучить небольшой тайм-аут, чтобы подумать над положением дел.

— Что с тобой? — спросил Матвей, почуяв холодок, исходивший от нее.

Идиот, как же он не понял сразу?! Это он ее напугал своим предложением. Точно. Традиционная мужская уверенность в том, что все женщины на свете обязательно хотят выйти замуж — и при этом именно за него. И чего тебя, Савва Игнатьич, понесло с твоими штихелями?

— Ничего, все хорошо.

— Тогда почему бы тебе не ответить на этот вопрос?

— Какой именно?

— Люб, ты что, нарочно меня дразнишь?

— Конечно! Я ведь женщина и хочу, чтобы меня всячески домогались.

— Всячески — это как?

— Напряги фантазию.

— Не могу. Видишь ли, Люба, когда я пытаюсь напрячь эту самую фантазию, у меня почему-то одновременно с ней напрягается… Не при даме будет сказано…

— А с виду такой приличный молодой человек…

— Ну как говорится, с кем поведешься…