Пушка 'Братство'

Нынче ночью, когда наша черноглазая улрямица явилась за мной в "Кашемировый Лозняк", она уже знала, где находятся бельвильские стрелки. Без особого восторга мы покинули свои теплый уголок y камина, запрягли Бижу, которого оставляли под охраной часового. Старый наш коняга так укоризненно на меня взглянул, что я чуть не бросился просить y него прощения!

-- Поторапливайся, Флоран! Наши в Кретейле.

Ночь светлая, ледяная. Небо звездное. B лесу спали десятки тысяч солдат, без одеял, без огня, тесно прижавшись от холода друг к другу. Почуяв еще издали вашего Бижу, лошади приветствовали его коротким ржанием. Порой нас останавливал разъезд или пост. Офицер сразу замечал флаг с красным крестом, приглядывался к нашим лицам, к нам самим и молча пожимал плечами. Иногда, впрочем, спрашивал, куда мы направляемся, но спрашивал просто для очистки совести.

-- Какого батальона?

-- 141-го, бельвильского, 9-я рота, из Дозорного тупика.

B Кретейле мы плутали больше часа, прежде чем нашли пристройку, куда забилась рота Гифеса. Недолго думая, мы втиснулись в это нагромождение спящих тел и сшжойно заснули.

На прозрачно-светлом небосводе рассвет сулит ясный денек...

Меня подозвал Алексис. Он только о своих очках и беспокоится. Он их посеял, когда его ранило картечью. Он сжимает на животе руки, хотя, по-видимому, рана его не слишком беспокоит. Только жажда мучит. Я было бросился искать кувшин, чтобы сходить за водой, но Гифес знаком дал мне понять, чтобы я не позволял его помощнику пить. Когда Алексис забывает о своих очках, он начинает проситься в американский лазарет. Говорит

он многословно, очень тихо и очень быстро, так, будто y него уже не хватит времени высказать все. Ему, как национальному гвардейцу, приходилось no службе бывать во многих лазаретах, не хочет он туда, он на них нагляделся: врачей не хватает, санитары неопытные, зараза, гангрена... После ампутации никто не выживает. При каждом таком лазарете имеется специальный tбарак смерти", куда кладут всех с заражением крови. С пустяковой царапиной на пальце и то живым оттуда не выйдешь.

-- ...Я даже в "Гранд-Отеле" был,-- продолжает Алексис, пришепетывая,-там теперь самый болыпой ларижский лазарет разместили. Раненых кладут по четверопятеро в номерax, где до осады останавливались богатые иностранцы. Номерa выходят на галерею, a там мертвых складывают штабелями, по пятьдесят человек разом. Запах страшный. Хирург мне прямо сказал: "Попасть сюда -значит умереть*.

Алексис торжественно взял с меня клятву, что я отвезу его в американский лазарет -- верит он только нам -- Бижу, Марте и мне,-- a также непременно отыщу его очки, потом он заснул.

A Марта все не возвращается!

Стравив в камине четвертое, и последнее, кресло ампир, Пливар задремал y огня. Ружейная перестрелка стихает. Кровь с кушетки капля за каплей падает на ковер ярко-канареечного цвета.

У окна, выходящего на дорогу, стоят на страже Фалль с Нищебратом. И чтобы не заснуть, переговариваются вполголоса:

-- Я всегда утверждал, что Вормье был настоящий парень, вот уж действительно самая что ни на есть голытьба...

Последний день ноября рождался среди ледяной ясности. B предрассветном сумраке Аврон, Рони, Ножан, Фэзандри, Гравель и все жерла батареи Сен-Mop начали свои раздирающий уши концерт. Дивизии Вланшара и Рено уже перешли мосты, оттеснив неприятеля к первым отрогам Шампиньи. Мы с Мартой взгромоздились на крышу пристройки, под нами люди Гифеса снаряжались к бою.

Вспоминаю теперь, что и тот день, и все, что за ним последовало, казалось мне нереальным, какой-то фантасмагорией, феерией, что ли.

По приказу Гифеса Марта, Бижу, повозка и я остаемся на месте и по первому зову направимся туда, где в нас возникнет нужда.