Пушка 'Братство'

Вот так, "господа короли", в вашем дворце, впервые послужившем патриотическому делу, наш Бордас исполнял, со своим грубым простонародным акцентом, гимн парижских предместий:

Сброд -- это мы, ну что жеl

A парни как грянут хором припев! Уже к вечеру какой-то офицер генерального штаба сменил на убранной красным эстраде дирижерa:

-- Граждане, господин Тьер обещал еще вчерa войти в Париж. Господин Тьер не вошел и не войдет! Приглашаю вас в следующее воскресенье посетить наш второй концерт в пользу вдов и сирот, который состоится здесь же!

Как раз в это время версалъцы прорвали укрепления.

ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ Рони.

Начало июня 1871 года.

Наконец-то установилась хорошая погода. Папа уверяет, что урожай будет отменный, говорит он об этом часто, каким-то извиняющимся тоном. Мама молчит. Когда я вернулся домой в довольно-таки плачевном состоянии, коrда я объяснил нашим, что мне придется скрываться, она не могла сдержать крика:

-- Сынок, ты-то... ты ни в чем себя упрекнуть не можешь, скажи?

Больше она ни слова не добавила, но всякий раз смотрит на меня умоляющими rлазами: "Скажи, ты ни в чем себя упрекнуть не можешь?*

Если вдуматься, мне не в чем себя упрекнуть, но они... И чем меньше могу я себя упрекать, тем сильнее виноват я в их глазах: вот как оно, бедная моя мама! Движением подбородка отец указал мне на сарай. Там я и поселился. Оттуда сверхy видно далеко, да и выходов много: лесенка в хлев, лестница, ведущая на дорогу, окошко, выходящее во фруктовый сад. Я не спускаюсь даже к семейным трапезам, впрочем, меня это вполне устраивает. Утром и днем мама подает мне в люк, пробитый над яслями, супницу и хлеб, a по двору несет их со всеми предосторожностями.

Я вернулся домой ночью, и ни одна душа на свете, понятно, за исключением Марты, не должна знать, что я тут.

Дни теперь длинные. Вернувшись, я завалился спать и проспал целые сутки -- как больное животное, мучаясь кошмарами. A сейчас я обязан писать, иначе меня затерзает совесть. Коль скоро я жив, должен же я быть хоть на что-то годен. Писать, чтобы вырваться из этого небытия, писать, чтобы свидетельствовать.

A вокруг мирный деревенский пейзаж. Весна кончается в неестественной жаре, трепещущей от многоголосого гудения насекомых. Папа погоняет на участке Матье нашего не знающего устали Бижу. По дороге тарахтит повозка -два пруссака везут фураж. Поравнявшись с папой, они приветственно машут ему рукой.

Надо писать...

Ty ночь, всю голубую, всю звездную, пронизанную всеми благоуханиями лета, ночь, когда в Париже замолкли даже пушки,-- именно всю эту ночь напролет я провел за писанием, подумать только, провел однн, без Марты.

Эту последнюю ночь парижане сладко спали, со счастливой улыбкой на губах. Ближе к вечеру версальцы, целые их полкн, армейские корпуса, вошлн в западные кварталы. Даже сейчас мне кажется невероятным, как это могло произойти и почему народ не спохватился. A ведь в то воскресенье вечером по Бульварам разгуливали праздничные толпы. Ни при выходе из театров, ни на терpacax кафе ни один полковник в аксельбантах не насторожился, никто не заподозрил этого молчаливого кишения "самой болыпой армии, какой когда-либо располагала Франция".

Даже после пробуждения в понеделышк двадцать второro мая парижане еще долго ничего не знали, еще долго очухивались и еще дольше не желали верить. Около восьми часов со стороны Тампля примчался, по своему обыкновению как оглашенный, Торопыга и крикнул: "Версальцы идут!" Его задержал пост y казармы. Как ни отбрехивался сын граверa, его отпустили только через несколько часов, когда правота его слов подтвердилась.

Ни набата, ни барабанного боя, ни пения рожка. Коммуна во избежание паники запрет.ила прибегать к звуковым сигналам.

-- Вечно этот страх, это презрение к народу,-- говорил Предок.-- Они всем народу обязаны и почему-то

считают себя умнее его! A ведь оии были в курсe дела еще вчерa! Представляешь, как они отнеслись к тому, что произошло, a?

Коммуна как раз вершила суд на генералом Клюзере. Валлес председательствовал. Ворвался Бийоре:

-- Кончайте скореe! Я должен сделать собранию срочное сообщение.

B руках его дрожал листок, депеша от Домбровского: "Версальцы только что ворвались в город..."

"Bce словно пеленой молчания окуталось! -- рассказывал главный редактор "Кри дю Пепль*.-- И длилось оно ровно столько времени, сколько понадобилось каждому, чтобы проститься с жизнью".

Генерал Клюзере был спешно оправдан, заседание закрыто. Каждый бросился в свои округ -- так ребенок ищет защиты y материнской юбки.

Ho они не сочли нужным разбудить Париж Коммуны, пусть, мол, спит себе сладко.

B то утро Марта зашла за мной к Лармитонам, где я пил кофе. Как живая, стонт она y меня перед глазами, именно такая, как в тот рассветный час. На ней черная кофта и розовая ситцевая юбка. Волосы она стянула на затылке красной бархатной лентой.

-- Скореe, Флоран, едем в Дом Коммуны, там, должно быть, много депеш накопилось.