Пушка 'Братство'

Стрелки перегрумraровываются на склоне косогорa, метрах в трехстах от опушки леса, занятого неприятелем. Гифес с саблей наголо идет в десяти шагах впереди нашей роты. Какой-то офицер, гарцующий во главе батальона, приветственно подымает свою шпагу. Начинается подъем к лесу, уже расцвеченному ружейными выстрелами. Нищебрат спотыкается и падает. Пунь, Фалль и Вормье поворачивают к нему, но он уже поднялся, очевидно, зашелся от бешенства и, конечно, неистово чертыхается, потом рысцой догоняет своих и даже опережает. B лесу под лавиной бомб рушатся деревья, разлетаются в щепы, дрожат, гнутся в дугу. Национальные гвардейцы, одолевая подъем, смыкают свои ряды. To там, то здесь падают солдаты, но кажется, что валятся не люди, a кегли под ударом шара. На мгновение наши стрелки скрываются за строем деревьев. A выше сплошная белая завеса, откуда вырываются облачка, указывая расположение вражеских укреплений. Когда завеса разрывается, мы видим, что рота рассыпалась за деревьями, стрелки Флуранса рвутся вперед, размахивая руками. Впереди Вормье, обогнавший Гифеса, который потерял свое кепи. "Что-то Алексиса не видно",-- бросает мне Марта. Вдруг Вормье, в неудержимом порыве несущийся вперед, падает лицом на землю, раскинув крестом руки. По телу его проходит последняя дрожь, и он замирает. A там, наверхy, Гифес и все остальные, пробежав опушкой, исчезли из виду. За ними следует Шаронский батальон.

Проходит полчаса. Наши стрелки выбираются из леса. Они стягиваются не торопясь и отходят. Некоторые по двое несут на руках убитого или раненого.

Они перестраиваются y какой-то ограды, здесь к ним присоединяются отставшие. Какой-то жандарм, проскакав мимо, кричит им что-то. Нищебрат отвечает ему выстрелом из пистолета. Жандарм круто осаживает коня, треуголка слетает y него с головы. Он несется прочь на бешеном галопе. Оказывается, он спросил наших, раненые они или нет. Получив отрицательный ответ, он при

казал им, пересыпая свою речь отборнешшши ругательствами, снова идти на приступ.

Только что вернулась Марта. Она привела с собой национального гвардейца, но, увы, не врача!

Национальным гвардейцем, которого притащила с собой Марта, оказался Меде, наш нищий из Дозорного. Поначалу мы его и не признали. С жалованьем тридцать cy в день он совсем преобразился. Понятно, что Меде записался в гвардейцы подальше от Дозорного, который видел его с протянутой рукой. Он отмылся, побрился, даже спину разогнул и вступил в Шаронский батальон.

Наш Меде сегодня тоже получил боевое крещение. Пулей ему оторвало половину правого yxa. И теперь, с пропитанной кровью повязкой, он счел себя вправе прийти приветствовать бойцов Дозорного.

Марта так и не нашла врача. Она суетится вокруг Алексиса, y которого снова начались боли. Плетет ему какую-то чепуху про какого-то заморыша, о том, какие с ним чудеса происходили, a Пливар тем временем принимается за гардероб -- надо же поддерживать огонь. Пунь с Кошем подымают на окнах, выходящих на улицу, жестяные жалюзи, a Чесноков с Феррье и Фалль с Нищебратом -- на окнах, выходящих на дорогу. B комнате не продохнешь -такое тут зловоние. По словам Пуня, это от трупа Вормье.

Наши стрелки рассказали о страшной контратаке вюртембержцев и пруссаков, которые шли колоннами, с криками "ypa", потрясая ружьями над головой, a за ними двигалось и двигалось подкрепление при поддержке крупнокалиберных орудий. Люди Гифеса цеплялись за лес сколько могли. Наш типографщик, последний среди всех командиров рот, дал приказ отходить только тогда, когда y солдат кончились боеприпасы и когда нависла угроза окружения.

До половины четвертого наши солдаты просидели, скорчившись за той самой оградой, ожидая подкреплений и патронов. Засели они в винограднике, и кое-кому посчастливилось обнаружить там кисти винограда, хоть и промерзшего, но, по их словам, вкуснейшего. A в сотне с неболышш метрах неприятель укреплялся, готовясь

к контратаке. Вновь прибывшие батареи Круппа пристреливались как раз к ограде, за которой скрывались наши. Через несколько минут эта позиция превратилась в чистое пекло. Какой-то капитан подскакал к ним, обозвал их сумасшедшими и приказал отходить к главной площади городка.

Перед церковью прямо на земле лежали раненые, кто стонал, кто вопил, кто корчился от боли на мостовой. Совсем сбившийся с ног врач перебегал от одного к другому. Мы долго умоляли его хоть взглянуть на нашего Алексиса, которого мы уложили в повозку.

-- Ему конец,-- только и сказал врач и, когда мы спросили, что же нам делать, добавил: -- Чем меныые вы его растрясете, тем меньше он будет страдать перед смертью.

Солнце садилось багрово-кровавое. Прощальные его отсветы окрашивают пурпуром трупы, брошенные между дорогой и лесом, золотят осколки разбитых стекол, играют на водах Марны, где шныряют небольшие суденышки с красным крестом. Ранние зимние сумерки опустились на разгромленное войско, которое спешно укрепляется в домах городка.

Ждем контратаки пруссаков, силы которых значительно превосходят наши. Она непременно начнется на заре.