Пушка из красной меди

— Коля, будь рыцарем — принеси из чулана белую краску и две кисточки. Начнете с этого ряда, с парты главного редактора… У нас все впереди, но у нас так мало времени!..

Коля-Николай ушел за краской, учитель принялся докрашивать свой ряд, а Варя осторожно откинула крышку темной выщербленной парты и с обратной стороны прочитала надпись: «Я человек, и ничто человеческое мое не чуждо». От парты, как от Коли-Николая, пахло ягодами — по крайней мере, так показалось девочке. Она пошарила ладонью в обоих отделениях и извлекла на свет ветку рябины со сморщенными пыльными ягодами.

«Это от прошлогодней стенной газеты, — вспомнила Варя. — Она вся была украшена рябиновыми ветками».

Чистой тряпкой Варя протерла щелястое теплое тело парты, и дерево благодарно заскрипело под проворными руками девочки. На долгом веку парте премного досталось от разных поколений школьников, ее давно хотели списать, да учитель отстоял, говоря, что за партой детям удобнее работать, чем за столом. И сейчас, когда детские руки очищали ее от пыли и грязи, она благодарно поскрипывала на разные лады. Что поделаешь: старые вещи, как и старые люди, с возрастом становятся сентиментальнее и разговорчивее, и с этим нельзя не считаться.

Пришел Коля-Николай, принес краску и кисти и спросил:

— Долго я ходил?

— За смертью тебя только посылать! — сказала Варя.

— Я не сразу краску нашел да и на голубей засмотрелся, — признался Коля-Николай. — Люблю их я…

Из другого конца класса учитель подал голос:

— Коля, чего ты хочешь? Ты же человек, и ничто человеческое тебе не чуждо. В том числе и голуби.

Коля-Николай покраснел, подождал, не скажет ли учитель еще что-нибудь, и, косясь на него, озабоченно спросил девочку:

— Варя, чего мы ждем? Работать надо.

Вдвоем они покрасили старую парту — все морщины, трещины и надписи на ней. Теперь она молчала, не жаловалась, и от ее белизны в классе стало светлее.

Ближе к вечеру, когда все, что можно было выкрасить, было выкрашено в белый цвет, учитель сказал Варе и Коле-Николаю:

— Бело, как на пароходе. И масляной краской пахнет по-пароходному. Вот подсохнет краска — ну вылитая каюта второго класса. Давно я не ездил на пароходе…

— На пароходе еще арбузами пахнет! — вспомнила Варя свою давнюю и единственную поездку в Казань с родителями. — И там цыганята пляшут!

— И люди на пароходе добрей.

— Там мы чаек кормили хлебом.

— И свежо там, далеко видно!

— А на «Ракете» еще лучше, — сказала Варя. — Летишь, и дух захватывает!.. Я до Соколок на «Ракете» ездила — туда и обратно.

— Я не люблю на «Ракете», — признался учитель, — Летишь, все мелькает, подумать некогда. Увидел дерево красивое на берегу, только собрался его рассмотреть — дерева уже нет. Куда спешить? Как ты думаешь, Коля?

А Коля-Николай молчал, потому что ни разу в жизни не ездил ни на пароходе, ни на «Ракете».

Глава седьмая Хутор переехал

Выпал снег, и оттого что в классе печка была белая и парты и подоконники были белые, покрашенные руками ребят, и снег за окном был чистейшей белизны, — мир предстал таким облачно-белым, какого давно не видело село Соболеково.

Выпал снег, и в школе стало тише. Глуше скрипело певучее рассохшееся дерево половиц; реже жаловалась скрипучая дверь в учительскую; громкие разговоры поутихли; и только иные первоклассники, что по младости лет своих еще не научились изъясняться обыкновенными голосами, переговаривались криком, будто через речку.

На большую перемену Женька, не одеваясь, выскочил на крыльцо и тут же вернулся. Весь он — от стриженой головы до валенок — был вывалян в снегу, и даже рот его был обметан снегом.

— Кто это тебя? — с сочувствием спросила Варя.

На мокром лице Женьки сияли счастливые узкие глаза.

— Сам! — выдохнул он. — Я сам упал!.. — Набрал полную грудь воздуха и крикнул что было сил: — Наш хутор везут!..

Крик получился не ахти каким громким, но народ услышал, и вместе с Женькой вся школа высыпала на улицу, даже сам Клавдий Дмитриевич вышел.

От школьного крыльца земля открывалась белой-пребелой и шла… Я бы написал, как иногда пишут в таких случаях: «шла до самого горизонта», но я так не напишу, потому что горизонта не было, а было большое белое небо, и с ним незаметно сливалась еще более белая земля. И посреди этой белизны черный трактор, содрогаясь от усилий, впряженный в огромные сани, тащил на них две избы с окнами, с дверями, с высокими крышами. Только без труб. Избы были сухого дерева, серебристо-серые, присыпанные снегом, и Варя узнала их.

— Коля, — сказала она. — Коля! Первая изба ваша, а вторая наша!

Главный редактор был озабочен особо ответственным выпуском стенной газеты ко Дню Советской Конституции и важно ответил:

— Какая разница! Ты бы лучше заметку написала о дружбе между мальчиками и девочками.

— А избы-то без труб! — удивился Женька. — Печи-то, никак, там оставили, на речке…

Клавдий Дмитриевич сказал Женьке:

— Иди-ка сюда.

И когда тот, конфузясь, подошел, старый учитель спрятал его под полу своего теплого пальто и наказал:

— Сиди тут, а то простынешь. И вы бы, ребята, шли одеваться…