Пушкарь его величества

«Не знаю, когда ты получишь письмо днем или вечером, поэтому просто, Здравствуй! Пишу втайне от батюшки и маменьки. Просто мои чувства не находят слов и я боюсь расплакаться. Извини, конечно же, ты в первую очередь, беспокоишься о сестре и братике. У них все хорошо. Маша ходит со мной, мы крепко подружились и я учу ее читать. Лешка очень полюбился маменьке, и она с ним нянчится как со своим. Так что можешь не волноваться.

Меня определили в гимназию, и я ошеломлена толпами сверстников и их вниманием, ведь раньше у меня кроме тебя никого не было. Но ты не бойся! Таких, как ты тут нет. Я не в смысле твоих способностей, а в моем отношении к тебе. Прошло немного времени, но мне кажется, что уже целая вечность. Ты можешь подумать, что я испорченная, но хочу сказать, что ты живешь в моем сердце, а я живу только для тебя. Знай, что если ты найдешь себе зазнобу, я не переживу этого. Расти быстрей и приезжай, хочу тебя обнять и поцеловать. Еще раз прости, что я тебя обязываю, но ничего не могу поделать с собой.

Твоя Оленька».

Оленька! Хорошая девочка! В груди потеплело и перед глазами ненадолго появилось милое лицо.

Учеба пошла своим чередом, и я постепенно втянулся. В библиотеку продолжал ходить, читая все подряд и любуясь Софьей Андреевной, пока не словил первый стояк в своей новой жизни. После этого сделал паузу, но поняв, что регулировать этот процесс не способен, перестал обращать на него внимание. К солдатской группировке меня причислили автоматически, хотя держался я немного особняком, и на попытки мной покомандовать не поддавался, просто не реагируя на детские подкаты. С появлением в организме гормонов, мое тело устремилось ввысь и вширь, используя без остатка все, что мы закидывали в себя в столовой. Вскоре я стоял на построении в первой шеренге и поглядывал свысока, даже на куратора. Получив такое подспорье, я вовсе перестал обращать внимание на одноклассников, пока в один из декабрьских дней, когда у нас образовались рождественские каникулы и кураторы отсутствовали, в нашу казарму пожаловали благородные численностью около десяти человек и стали глумиться над кадетами.

— А-ну! Голыдьба! Быстро построились! — отрабатывая командирский голос, кричали они, предвкушая забаву. Время было вечернее, и я уже лежал в койке, рассчитывая возможность попасть на новый год в свой Город. Мои совзводные, видимо восприняв происходящее как неизбежное зло, вяло выстроились перед кроватями.

— А это там кто такой наглый?! Ну, ка Фимка помоги подняться этому холопу!

Веселый малый подбежал к моей койке и махнул ногой в ботинке, собираясь столкнуть меня с кровати. Ловлю левой рукой за щиколотку и останавливаю лихой замах. Парень замер на одной ноге и попытался вырвать конечность.

— Ты, что?! Пусти! Пусти, кому сказал! Ай! О-о-о! — заскрежетал он зубами, когда я сжал его косточки.

— Как звать?

— У-у! Ефим, а-а!

— Будь другом Ефим, позови старшего, — слегка еще помассировал конечность. — Позовешь?

— Отпусти, позову. Ох! — заковылял, прихрамывая к своему вожаку. Затем стал шептать ему, что то на ухо. Оставив веселящихся товарищей, ко мне подошел высокий молодой человек с породистым лицом и начинающимися пробиваться усиками.

— Ты кто такой?! А ну встать, когда с тобой разговаривают старшие!

Я неспешно встал и положил руку на его плечо. Пальцами сжал плечевой сустав и, глядя на его скривившееся лицо, представился:

— Василий Пахомов. С кем имею честь?

— Я Олег Доброчинский, мой папа генерал-интендант!

— Олег! Ты же не хочешь, чтобы твоя рука отсохла? Можешь просто кивнуть. Молодец! А лицо терять тоже не захочешь? Вот и я не хочу! Значить, договорились. Вы повоспитываете моих товарищей, только без излишеств, а я сделаю вид, что вас нет. Договорились? Вот и молодец! А рука будет в порядке, сейчас пройдет.