Пушкарь Собинка

— Что ж вы, ратники хоробрые, делаете? На кого нас, горемычных, покидаете? Придут вороги. Мы, безоружные-беззащитные, окажемся в их полной злой воле. Коли на поганых ваши мечи-сабли слабы, может, нас порубите? Всё легче от своих помирать. И менее мучиться…

От речей таких и причитаний чернели лица ратников. Отворачивались воины. Аль отвечали:

— Таков приказ великого князя Ивана Васильевича.

На что мужики ядовито спрашивали:

— Кабы приказал он вам всем войском утопиться в реке? Поди, не полезли бы в воду, а?

Понуро шагали вместе со всеми старый пушкарь Никифор, Собинка, Герасим и прибившийся к ним Андрюшка. Встречным мужикам, бабам и детишкам старались не глядеть в глаза.

Остановились на привал. Разожгли костёр. Герасим сготовил похлёбку.

— Совестно перед ними… — на деревушку кивнул, что миновали. — Экая прорвища войска, а отходим-отступаем. Бог милостив, — вздохнул, — авось останутся живы.

Андрюшка, жадно хлебавший Герасимово варево, ложку отставил, покрутил головой.

— Эх, дяденька, кабы знал, как приходится в ордынском плену. Сколько раз думал, помереть лучше, чем терпеть такие мытарства. Особо худо бабам да девкам молодым. Иные на себя руки накладывали, лишали жизни…

Просил Никифор:

— Не трави душу. Без тебя тошно…

Собинка украдкой потрогал куклу Евдокимову, спрятанную за пазухой.

— Слышь, Никифор, я далее вам не попутчик…

Уставились все на Собинку.

— Обратно пойду. Буду искать Евдокимову жену с дочкой.

Вздохнул Никифор.

— Пустое это, милок, сейчас. Бесполезная затея. Где ты их сыщешь? Как?

— Думал о том. Спрячусь в землянке. Пройдёт Ахмат, прибьюсь к кому ни то из наших пленников.

Принялись Никифор с Герасимом отговаривать Собинку: добра, мол, не выйдет из этого. Иголку легче найти в стоге сена, чем Евдокимовых родных.

У Собинки один сказ:

— Дал слово.

С горечью сказал Никифор:

— Пропадёшь ведь. Запретить нет у меня власти. Не отец тебе али старший брат. Может, Андрюшка пойдёт с тобой? Он знает ихние порядки-нравы.

Андрюшка подался испуганно от костра:

— Избави господь, дяденька. Что хотите со мной делайте — сыт ордынским пленом по самое горло.

Попрощался Собинка с Никифором и Герасимом. Андрюшке, что стоял в сторонке:

— На тебя не в обиде.

Перекинул через плечо данную Никифором холщовую сумку с харчем-пропитанием. Зашагал обратно. Навстречу русским войскам, что отходили от Угры. Останавливали его. Спрашивали. Отговаривали, желая добра.

— Пропадёшь, парень. Сгинешь без пользы…

Упрямо твердил Собинка:

— Обещал я. А вдруг повезёт, и сыщу?

Качали головами ратники в великом сомнении. И, видя непреклонность Собинки, говорили:

— Коли так крепко надумал, попытай счастья. Всякое бывает в жизни…

Проехали последние обозы. Прошли последние ратники.

Остался Собинка один.

Позади русское войско, отступающее по повелению великого князя Ивана Васильевича.

Впереди — река Угра и за ней ордынское войско. Впрочем, почему: за ней? Может, уже перешла ордынская конница Угру-реку?

И вот-вот покажутся первые всадники?

Остановился Собинка. Прислушался. Тиха и пустынна пока дорога. Ни человека не слыхать, ни зверя, ни птицы.

А что впереди ждёт — кто возьмётся предсказать?

Только теперь Собинка понял вполне, какое трудное, а может, и впрямь безнадёжное затеял дело.

И опасное.

Но не ворочаться же назад, труса справляя?

Вздохнул Собинка. Суму поправил. Верёвку, что перепоясывала старый Никифоров зипунок, подтянул. Шапку поглубже нахлобучил. И решительно двинулся в сторону Угры-реки.

Глава четырнадцатая Ушли!

На второй день к вечеру добрался Собинка до землянки, вырытой Никифором и Герасимом.

Странно и непривычно было вокруг. Давно ли здесь шумело многотысячное войско? Теперь пусто. Походят на печальные могильные холмики бесчисленные землянки и шалаши, припорошённые свежим снегом. Низкие тени бесшумно скользят в сгущающихся сумерках. Не поймёшь, одичавшие собаки или волки и лисицы ищут поживы.

А на другом берегу, ордынском, горят костры. Слышатся голоса, конское ржание. Перекликаются люди на чужом, незнакомом языке. Поют унылые тягучие песни.

Вечером, ровно по заказу, повалил снег. К утру, подумал Собинка, присыплет его убежище-землянку и укроет следы. Глядишь, пройдут мимо, не заметят вороги. Да и до того ли им будет, чтобы рыскать по старым шалашам?

Забрался в землянку. Плотно прикрыл изнутри дверь. Темно стало. А всё не так студёно, как на воле. Развёл малый огонь из дровишек, припасённых ещё Герасимом. Дымно сделалось, но тепло. Повеселел Собинка. Поужинал хлебом с мясом — Никифоровыми дарами. Лёг на привычное место подле догорающего костерка. Закрыл глаза. Грезится: хлопнет сейчас дверь, войдёт, согнувшись, Никифор, скинет полушубок. «Пора на сторожу, милок», — скажет.

Однако тихо всё. Нет на берегу русских полков.

Нет ни Никифора, ни Герасима. И Андрюшки-перебежчика ордынского нету. Растравил он душу.

К добру ли?

Непреметно для себя уснул Собинка. Спал крепко.

Запамятовал во сне, что остался один.

Проснулся, потянулся, зевнул сладко: «Небось Герасим уже завтрак сготовил».

А вспомнивши всё, насторожился. Стал прислушиваться: что делается наверху?