Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

¹¹⁹ Таким человеком стал в 1830-е годы, по его собственному признанию, бывалый служака С. Н. Глинка, оставивший подробные воспоминания о войне 1812 г. и почти ничего не сообщивший в них о своей частной жизни. Однако и он писал, что его «любовь к независимости», «удалению от света», при котором он мог «наблюдать сам собою и для себя», особенно явно проявившиеся в 30-е годы XIX в., «возбудили странное подозрение», которое перешло в подозрения в нелояльности к режиму («почитали меня масоном, иллюминатом и агентом всех тайных обществ»). См.: Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895. С. 333, 358.

¹²⁰ Герцен А. И. Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года // Русская эстетика и критика 40 — 50-х годов XIX века. М.: Искусство, 1982. С. 206.

¹²¹ Скептическое название дневника князя П. И. Долгорукова (1787 — 1845) «35-й год моей жизни, или Два дни вёдра и 363 ненастья» говорит само за себя. Дневник опубликован: Звенья. М., 1951. Т. IX. С. 21 — 119.

¹²² См. об особенностях женских дневников: Gilligan С. In a Different Voice. Psychological Theory and Women’s Development. L., 1982. P. 86.

¹²³ «В жизни бывают предчувствия, которые сильнее нашего разума...» (Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766 — 1819) / Под ред. и с примеч. Е. С. Шумигорского. СПб., 1900. С. 88). Подобные признания — характерный знак женских дневников и мемуаров.

¹²⁴ Лишь в одном пассаже своих «Дневников» (10 декабря 1827 г.) А. Н. Вульф записал о «предчувствии» того, что его «удалым надеждам» (общим жизненным планам) не суждено «статься», а спустя два года приписал: «Предчувствие сбылось. 5 ноября 1829 г.» (Дневники. С. 177), однако в таком предчувствии А. Н. Вульфа нет даже налета женской интуитивности, веры в предзнаменование.

Ж.-Ф. Жаккар

МЕЖДУ «ДО» И «ПОСЛЕ»¹²⁹ Эротический элемент в поэме А. С. Пушкина «Руслан и Людмила»

Среди вопросов, которые вызывает анализ поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», один из самых сложных — это вопрос об организующем принципе. Проблема в первую очередь связана с определением жанра, к которому принадлежит поэма. Сразу после ее публикации в 1820 году этот вопрос стал главным предметом споров, хотя, как мне кажется, эти споры не дали никакого результата. Со своей стороны, я не собираюсь разрешить эту задачу, но кажется небесполезным напомнить, что в поэме представлена удивительная смесь разных жанров и что эта смесь как раз и является главным ее своеобразием. Основным материалом являются, конечно, мотивы русского фольклора — старинных сказок и былин. В русской литературе тем же материалом пользовался В. А. Жуковский в балладе «Двенадцать спящих дев». Из общеевропейских источников необходимо упомянуть прежде всего «Неистового Роланда» Л. Ариосто, «Орлеанскую девственницу» Вольтера и «Оберон» К. М. Вилан-да. К этому надо прибавить еще влияние эротической поэзии, в частности, Эвариста Пар™, некоторые тексты которого переложены почти буквально в «Руслане и Людмиле». Каждый из этих возможных источников заслуживает отдельного разговора, но, повторяю, интереснее задуматься над тем, как Пушкин их синтезировал, преобразуя в свою оригинальную тему. По-моему, подход Пушкина к проблеме жанра в «Руслане и Людмиле» показывает, что он играет в некую литературную игру: блестящее чередование сказочного и эпического, волшебного и лирического, средневекового и современного является самым большим достоинством поэмы. Всякая попытка свести ее только к одной из этих характерных черт обречена на неудачу.

Интрига также требует некоторых предварительных замечаний, поскольку она связывает «Руслана и Людмилу» с целой традицией европейского литературного наследия, а именно со средневековым рыцарским романом. Мотив похищения жены, невесты или любимой женщины очень распространен в ирландском и бретонском циклах. Стоит упомянуть роман XII века Кретьена де Труа «Рыцарь телеги», в котором герой Ланселот разыскивает свою любовницу, королеву Джиневру. Еще ближе поэма Пушкина оказывается к некоторым старинным ирландским сказкам (Briggs 1976; Gross, Slover 1969). Можно упомянуть довольно известную «Любовь к Этайн», но еще больше «Руслан и Людмила» походит на другую ирландскую сказку — «Этна новобрачная»: героиня со своим супругом, так же как и пушкинская пара, только что поженились, и во время праздника в замке она вдруг глубоко засыпает; немного спустя ее похищает король-волшебник Финварра. Как и в поэме Пушкина, она спит очень долго и просыпается благодаря чудесному предмету. Следует упомянуть также ле «Сэр Орфео», где королева Юро-дис, также после долгого летаргического сна, в котором она видит предшествующие события, похищена магической силой (Brouland 1990: 19)¹ и насильственно водворена в очень богато обставленный дворец.