Пушки острова Наварон. 10 баллов с острова Наварон

– Значит, он не только англичанин, но ещё и предатель! – Она снова размахнулась, но тут её рука оказалась в тисках пальцев Андреа. Она отчаянно вырывалась, пока не убедилась в бесплодности своих попыток. Глаза её горели от ярости. Андреа поднял свободную руку и ностальгически потер левую щеку.

– Боже мой, она напомнила мне мою Марию! – с восхищением произнес Андреа, потом повернулся к Меллори: – Эти югославы скоры на руку.

Меллори, поглаживая пострадавшую щеку, обратился к Нойфельду:

– Вероятно, Петар, или как там его, мог бы…

– Нет, – перебил его Нойфельд. – Об этом позже, а сейчас надо подкрепиться. – Он подошел к столу и жестом пригласил остальных садиться. – Простите. Виноват. Это можно было предвидеть.

– Она случайно… хм… не того? – деликатно осведомился Миллер.

– Вы считаете, что она слишком вспыльчива?

– Мне кажется, общение с ней небезопасно.

– Эта девушка окончила факультет иностранных языков белградского университета. С отличием, между прочим. Потом вернулась домой в боснийские горы и нашла изуродованные трупы родителей и двух младших братьев. С тех пор она немного не в себе, как видите.

Меллори повернулся и опять взглянул на девушку. Она, в свою очередь, не спускала с него глаз, и взгляд её был откровенно враждебным. Он снова повернулся к Нойфельду.

– Кто это сделал? Я имею в виду её семью.

– Партизаны, – с яростью выпалил Дрошный. – Партизаны, будь они трижды прокляты! Родители Марии были четниками.

– А при чем здесь певец?

– Это её старший брат. – Нойфельд покачал головой. – Слепой от рождения. Без неё ни шагу. Она – его глаза, его жизнь.

Они сидели молча, пока не принесли еду и вино. Если верно говорят, что армия сильна набитым брюхом, то эта армия далеко не уйдет, отметил про себя Меллори. Он слышал, что положение с продовольствием у партизан отчаянное, но, судя по всему, немцам и четникам было немногим лучше. Без энтузиазма он зачерпнул ложкой – вилка в данном случае была бесполезна – немного сероватой кашицы неопределенного происхождения, где одиноко плавали жалкие кусочки вареного мяса, и с завистью посмотрел на Андреа, перед которым стояла уже пустая тарелка. Миллер, не глядя в тарелку, деликатно потягивал из стакана красное вино. Трое сержантов на еду и не посмотрели. Они никак не могли оторвать глаз от девушки. Нойфельд, глядя на них, снисходительно улыбнулся.

– Я согласен с вами, джентльмены, эта девушка очень красива. Только Богу известно, как она ещё похорошеет, если её помыть, но она не для вас. И не для кого. Она уже повенчана. – Он оглядел обращенные к нему лица и покачал головой. – Не с мужчиной, а с мечтой. С мечтой о возмездии партизанам.

– Очаровательно, – прошептал Миллер. Остальные промолчали, да и что тут было говорить. Они ели молча, под аккомпанемент заунывного пения. Голос звучал мелодично, но гитара, казалось, была совсем расстроена. Андреа отодвинул от себя пустую тарелку и обратился к Нойфельду.

– О чем он поет?

– Это старинный боснийский романс, как мне сказали. Очень грустная песня. Она существует и в английском варианте. – Он на мгновенье задумался. – Вспомнил. Называется «Моя одинокая любовь».

– Попросите его сменить пластинку, – пробурчал Андреа. Нойфельд удивленно посмотрел на него, но ничего не ответил. Подошедший немецкий сержант что-то прошептал ему на ухо. Он удовлетворенно кивнул.

– Итак, – глубокомысленно изрек Нойфельд, – мы обнаружили остатки вашего самолета. Его баки действительно были пусты. Думаю, нам нет смысла дожидаться радиограммы из Падуи. А вы как считаете, капитан Меллори?

– Я ничего не понимаю.

– Это не важно. Вы когда-нибудь слышали о генерале Вукаловиче?

– О ком, простите?

– О Вукаловиче.

– Это не наш человек, – уверенно произнес Миллер. – По фамилии видно.

– Вы, должно быть, единственные в Югославии, кто о нем не слышал. Всем остальным он хорошо известен. Партизанам, четникам, немцам, болгарам. Всем. Он здесь настоящий национальный герой.

– Будьте любезны, ещё вина, – попросил Андреа.

– Лучше послушайте, – раздраженно сказал Нойфельд. – Вукалович командует партизанской дивизией, которая уже три месяца находится в окружении. Эти люди, как и сам Вукалович, безумны. У них нет путей к отступлению. Не хватает оружия, боеприпасов. Почти не осталось продовольствия. Они одеты в лохмотья. У них нет никаких шансов.

– Что мешает им уйти? – поинтересовался Мел-лори.

– Это невозможно. С востока – ущелье Неретвы, с севера и запада – непроходимые горы. Единственный путь к отступлению – на юг, по мосту через Неретву. Но здесь их поджидают две наши бронетанковые дивизии.

– А через горы? – спросил Меллори. – Должны же быть перевалы.

– Их два. Оба блокированы нашими подразделениями.

– Тогда почему они не сдаются? – резонно заметил Миллер. – Неужели им не известны правила ведения войны?

– Они безумны, я же вам говорил, – сказал Нойфельд. – Совершенно безумны.

В это самое время Вукалович со своими партизанами демонстрировали немцам степень своего безумия.