Пушки царя Иоганна

– Честно сказать, я и сам не понял. Меня, верно, приняли за шпиона и совсем было собрались повесить, но Карл Рюмме, как-то научил меня одной странной русской фразе. Я крикнул ее, и ваши подданные не стали меня вешать, а отвезли в Москву.

– Вот как… и что же это за фраза?

– Slovo i delo gosudarevo!

Услышанное оказалось столь неожиданно, что я не смог удержаться от смеха. Когда я наконец успокоился, Ян продолжил скорбным голосом:

– Сказать по правде, ваше величество, путешествие в кандалах не показалось мне смешным. Но так или иначе я добрался до Москвы…

– На счастье герра Петерсена, – пояснил продолжавший стоять рядом фон Гершов, – на заставе в тот день дежурили солдаты с немецким капралом. Он увидел закованного в кандалы европейца и спросил, в чем дело. А узнав, что это ваш человек, сразу же дал знать мне. Я приехал раньше, чем дьяк из Земского приказа, так что все закончилось благополучно.

– Закончилось? Как бы не так! – отозвался внимательно слушавший скорбное повествование шкипера Вельяминов. Никита не слишком хорошо понимал по-немецки, но, как видно, основное разобрал. – Теперь князь Лобанов-Ростовский на Кароля жаловаться будет за самоуправство; держись, полковник!

– Черт не выдаст, свинья не съест, – отозвался фон Гершов по-русски.

– Где письма?

– Их везли вместе с вашим человеком. На сумке ваш герб, и ни один ярыга[24] не решился открыть ее.

– Промокли, поди, письма, пока по морю плыл?

– Не знаю, – пожал плечами Петерсен, – сумка кожаная и крепко зашита. Я сделал все что мог.

– Ты сделал гораздо больше, чем в человеческих силах, мой друг, – сочувственно произнес я. – Ну-ка пойдем к думским, а то спят, поди, на службе, идолы бородатые!

Когда мы вошли в думную палату, настороженно переглядывавшиеся бояре дружно бухнулись в ноги. Разрешив подняться и занять места на лавках, я заговорил, показывая присутствующим на Яна:

– Сей человек есть мой вернейший слуга по имени Ян Петерсен! За многие службы, ведомые моему царскому величеству, я жалую его кафтаном со своего плеча и шапкой!

Сказав это, я принялся расстегивать свою одежду и через минуту накинул ее на растерянного шкипера под охи и ахи собравшихся. Оставшись в одной рубашке, вновь обернулся к думцам и продолжил:

– Кроме того, жалую его деньгами и дарю дом в Кукуе!

Бояре дружно кивают, тряся бородами, но Немецкая слобода – она вроде как и не Россия, а потому ни малейшего недовольства или зависти вызвать не может. В отличие от кафтана и шапки, награждение которыми – очень большая честь.

– Боярин Лобанов-Ростовский – обращаюсь я к первому судье Земского приказа, – тебе уже донесли о самоуправстве полковника фон Гершова?

– Нет, царь-батюшка, – изумляется Афанасий Васильевич, – а что приключилось-то?

– Эх, работнички! – вздыхаю в ответ. – Так вот: что бы ни приключилось, помни, что сделано сие по моему царскому повелению и с моего же ведома!

– Как скажешь, государь!

– Ну и славно!

Уже прощаясь с Яном, спрашиваю:

– Ты уверен, что это были датчане?

– Да, мой кайзер; флаг, конечно, можно нацепить любой, но вот моряки точно были датскими.

– А солдаты?

– Солдаты… – на секунду задумывается он, – пожалуй, среди них было несколько голштинцев. Но это все равно.

– Да, ты прав. Ступай.

– Худо с Климом получилось, – хмуро промолвил Вельяминов, провожая взглядом уходящих фон Гершова и Петерсена.

– Куда уж хуже, – соглашаюсь я, – но если он жив – мы его спасем! Зови дьяков Посольского приказа, будем письма писать.

– Сейчас кликну, государь; а кому писать-то будем?

– А черт его знает, дружище… если Густав Адольф начал тайные переговоры с поляками, а король Кристиан начал захватывать мои корабли, то дела наши совсем плохи.

Королевичу Владиславу было уже двадцать два года. Некогда угловатый и нескладный паренек, любящий эпатировать своими выходками приближенных отца, вытянулся и превратился в статного молодца, глядя на которого, потеряла сон уже не одна паненка. Поведение его тоже изменилось, хотя и давнишней дружбы с Адамом Казановским, про которую досужие сплетники болтали много глупого, не разрывал. Впрочем, вряд ли эти слухи имели под собой хоть какое-то основание, ибо все знали, что молодой принц без памяти влюблен в дочь бывшего дерптского воеводы прекрасную панну Агнешку. Их бурный роман весьма благотворно сказался на делах почтенного пана Карнковского, хотя и стоил репутации его дочери. Однако в последнее время королевич был занят подготовкой к походу на Москву, и на амуры у него оставалось не так много времени.