Пушки выдвигают

Обе раны оказались безусловно смертельными, хотя Патиореку, обернувшемуся на крики Гарраха, почудилось, что ничего страшного не случилось: чета сидела так же, как и раньше, разве что герцогиня слегка склонилась к плечу супруга. И только когда увидал он кровь на ее платье, то испуганно приказал шоферу ехать в конак*, который был гораздо ближе, чем госпиталь.

______________

* Конак - правительственное здание.

Когда открыли дверцу автомобиля, то увидели, что оба без сознания и уже при смерти. Через несколько минут они скончались, и тела их были положены в зале конака.

Гаврила Принцип был схвачен тут же, как произвел свои роковые выстрелы. Он держался, как удачливый стрелок на охоте. Он говорил, что уж давно мечтал убить кого-нибудь из высокопоставленных особ и вот ему так замечательно повезло, как очень редко бывает в жизни. Его спросили о сообщниках, но он решительно заявил, что никаких сообщников не имеет.

Черная туча забот свалилась на головы Патиорека и всех предержащих властей Сараева и края. Был июнь, время цветов, и корзины их, и венки из них, один другого пышнее, появились около тел, лежащих в конаке. Но тела, конечно, нужно было отправить в Вену после вскрытия их местными врачами, а когда именно и как, и каким путем отправить, на это нужно было получить точные приказы правительства.

Одна за другой писались и отправлялись телеграммы в Вену, откуда, в свою очередь, шли телеграммы во все концы мира.

Сараевская молодежь приступила было к разгрому двух редакций местных сербских газет в тот же день вечером, но это был самочинный порыв, ему только на другой день решено было дать законченную форму.

Погода стояла жаркая. Из Вены пришел приказ набальзамировать тела и получен был точный маршрут, каким нужно было отправить в столицу останки погибших. Колокола протяжно звонили в Сараеве, и никто не догадался в тот день, что похоронный звон этот не только по эрцгерцогской чете, но и по всей многовековой разноязычной монархии Габсбургов!

II

Несмотря на праздничный день, экстренные выпуски газет в Вене вышли в день убийства наследника престола: слишком важна и мрачна была новость.

Так как "природа тел не терпит пустоты", то восьмидесятичетырехлетний монарх Австро-Венгрии распорядился о том, чтобы на утренний прием 17 июня явился к нему эрцгерцог Карл, которого необходимо было объявить наследником.

Кроме Карла, в это утро были приняты и министры-президенты двуединой монархии - австрийский, граф Штюргк, и венгерский, граф Тисса, а также министр иностранных дел граф Берхтольд. Францу-Иосифу указано было на то, что крайне подозрителен день, выбранный для покушения на наследную чету: 15 июня национальный праздник сербов в память сражения на Коссовом поле; отмечено было также и то, что сербская газета в Сараеве "Народ" ни одним словом, совершенно демонстративно, не обмолвилась о том, что в город приехал наследник австрийского престола.

Об этом были получены телеграфные донесения в Вене, и это связывалось в них с разгромом как этой редакции, так и гостиницы "Европа", принадлежавшей тестю сербского посланника в Петербурге Сполайковича: в кафе при этой гостинице собирались обыкновенно сербские политики-националисты. Гостиница была разгромлена так, что не осталось ни одного целого зеркала, ни одной люстры, ни одного окна и поломана была вся мебель.

О погромах сербов получены были в Вене сообщения и из Загреба и из нескольких других городов: отсюда делали выводы, что даже все несербское население Боснии и Герцеговины возмущено и стремится всех сербов вообще сделать виновниками в убийстве того, кто был главным деятелем аннексии этих двух провинций.

Вена стала в центре внимания всех стран Европы: телеграммы о соболезновании шли к Францу-Иосифу от всех дворов, от всех правительств. Все крупнейшие газеты посвятили убийству в Сараеве большие статьи; мельчайшие подробности этого события печатались и обсуждались. Как будто сознательно гигантскими мехами раздували два роковых выстрела девятнадцатилетнего анархиста в пламя широкого пожара.

Замечено было приближенными к Францу-Иосифу, что первое сообщение о смерти своего племянника и его морганатической супруги древнейший в мире монарх принял довольно спокойно. Однако это спокойствие раскачивалось с каждым часом: нельзя было оставаться спокойным, когда все кругом - ближние, средние, дальние, самые дальние - настойчиво требовали возмущения!

Закономерно угасающую по причине редкой маститости жизнь императора, свидетеля еще событий сорок восьмого года, старались со всех сторон омолодить, представляя действия каких-то анархистов-сербов, уроженцев Боснии, выполнением планов, задуманных в Белграде, столице Сербского королевства.