Пушки выдвигают

Сыромолотов только скользнул цепким взглядом по вошедшему и оценил всего с головы до ног "хорошего" знакомого своего сына. Перед ним был человек, очевидно, чувствовавший себя на земле гораздо прочнее, чем преувеличенно вежливый и гибкий в поясе Людвиг Кун, хотя годами был едва ли старше его.

Впрочем, возраст его с одного взгляда уловить было затруднительно: у него было полное, плотнощекое бритое лицо, едва ли способное к передаче мимолетных ощущений, и какие-то очень сытые глаза; тело было тоже сытое, пожалуй даже холеное; роста же он оказался одного с Людвигом.

- Господин Лепетов, Илья Галактионович, - представил его Людвиг, не забыв и при этом склонить свой торс.

Сыромолотов переложил кисть в левую руку и протянул Лепетову правую, отметив при пожатии, что рука его была какая-то неприятно мягкая и слегка влажная, и сказал, кивнув в сторону стульев у противоположной стены:

- Прошу сесть там.

Лепетов, подхваченный под руку Людвигом, выразил согласие на это не столько головой, сколько веками глаз, отошел неторопливо, причем спина у него (он был в белом пиджаке) оказалась широкой сравнительно со спиной Людвига, почему Сыромолотов спросил его, когда он сел:

- Вы что же, тоже цирковой борец, как и мой сын?

Неприязненный тон этого вопроса был вполне откровенный, однако Лепетов сделал вид, что он не обижен, что он вообще знает, с кем говорит, и удивить его резкостью нельзя.

- Нет, не борец, - ответил спокойно, - хотя, признаться, ничего зазорного в этой профессии не вижу и силе Ивана Алексеевича завидовал. Дай бог всякому такую силищу!

- Гм, так-с... Конечно, что ж, сила в жизни не мешает, если только внимания на нее не обращать и не выходить с нею на подмостки, - продолжая действовать кистью и вглядываясь в свою натуру, потерявшую упругость мышц под бременем лет, как бы размышлял вслух Сыромолотов, - но куль-ти-ви-ровать силу, но стремить-ся непременно другого такого же здоровенного болвана прижать лопатками к полу... в присутствии почтеннейшей публики, это, смею вас уверить, мне, его отцу, не нравится, нет! А вы где же знакомство с ним свели и когда?

- За границей это было, - глуховатым голосом ответил Лепетов, по-прежнему глядя спокойно и не меняя выражения лица. - Я был за границей, как турист, там и встретились.

- Мне не интересно, где именно и как вы там встретились, - желчно сказал Сыромолотов, хотя Лепетов и не выказывал желания говорить об этом. Может быть, вы - тоже художник, как и мой сын?

- Нет, я не художник, так же как и не борец...

- В таком случае, - ваше место в жизни? - уже смягчаясь, спросил Сыромолотов, и Лепетов ответил расстановисто:

- По образованию - юрист, по профессии - коммерсант.

- Вот ка-ак! - теперь уже несколько удивленно протянул художник. Купец?

- Ком-мер-сант, - подчеркнул Лепетов, и Сыромолотов, как будто поняв какую-то разницу между этими двумя словами - русским и иностранным, спросил:

- Какое же у вас дело? Кажется, так это называется: дело?

- Дело хлебное, - сказал Лепетов.

- В этом не сомневаюсь, - слегка усмехнулся художник. - Я только хотел уточнить...

- Точнее сказать и нельзя, - весело по тону перебил его коммерсант: хлебное.

- Только не в смысле торговли хлебом здесь, а в смысле отправки его за границу, - вмешался в разговор Людвиг.

- Так-ак, так! Ну вот, теперь все ясно, - совершенно уже беззлобно отнесся к этому Сыромолотов. - Это солидно, да, это почтенно... и кого же это вы кормите русским хлебом? Итальянцев? Греков?

- Имею дело только с немецкими фирмами, - по-прежнему спокойно и подчеркнуто ответил Лепетов.

- С немецкими? А-а! - И Сыромолотов вспомнил, что, войдя, Лепетов не здоровался со старым Куном, - виделись, значит, уже в этот день, может быть досыта наговорились уже о хлебе урожая этого года, которому куда же еще и идти морем, как не в Германию через Дарданеллы и Гибралтар. - Дело, так сказать, хлебное в квадрате... Но позвольте, позвольте! Вот здесь же я слышал несколько дней назад, что может начаться война, - и как же тогда ваша коммерция?

- Война? - пренебрежительно протянул Лепетов. - Начать войну между великими державами не так-то легко, как многие полагают. Это ведь не восемнадцатый век, даже не девятнадцатый, а двадцатый. Теперь начать войну большого масштаба - это равносильно самоубийству для всей европейской цивилизации. Армии должны быть многомиллионные, разрушения многомиллиардные, а какой же выигрыш для победителей? Кто будет за битые горшки платить и чем? Никому никакого расчета. Если даже стихийно как-нибудь начнется война, то через пять-шесть недель прекратится.

- Вот как вы читаете книгу судеб! - удивился Сыромолотов. - Пять-шесть недель, если даже начнется? - И подмигнул своей "натуре": - Видите, как?

"Натура" слабо улыбнулась и снисходительно махнула пальцами руки, лежащей, как ей и полагалось лежать, на одном из колен, а Людвиг Кун заметил:

- Илья Галактионович имеет на этот счет свои соображения.

- Соображения? - живо подхватил Сыромолотов. - Это гораздо важнее, конечно, чем "взгляды". Какие же именно? - обратился он к Лепетову, не переставая работать над холстом.