Следует признать, что отчасти виновна в этом сама система преподавания. Неразработанность в то время учебных программ приводила к тому, что один Куницын представлял целый юридический факультет, даже с некоторой примесью философского. В обязанность «профессора нравственных наук» входило чтение логики, психологии, этики, права естественного, народного, гражданского, публичного, уголовного, римского, политической экономии и финансов. Неудивительно, что под грузом столь многочисленных дисциплин Куницын очень скоро охладел к своей работе и от широкого воспитания мысли своих слушателей понемногу перешел к простому требованию заучивать наизусть его записки: «При ответах на его вопросы не позволялось изменять ни единой буквы; от этого в тех именно предметах, где наиболее должны были изощряться разумение и способность свободно изъясняться, мы обращались в совершенные машины…»
Рядом с образами наставников и товарищей в лицейской биографии Пушкина мелькают подчас и девичьи облики. Пушкин не был грубо чувственен, как нередко писали о нем современники. При несомненной страстности его порывистой творческой натуры, он связывал обычно свои романы с живыми эстетическими впечатлениями. Наталья Кочубей и Бакунина, изящная и культурная молодая француженка Мария Смит, жена историографа Екатерина Андреевна Карамзина, красавица-актриса крепостной труппы — вот объекты его юношеской влюбленности, вполне достойные вдохновлять его раннюю любовную лирику.
Согласно лицейским преданиям, «первой любовью» Пушкина была дочь видного государственного деятеля александровского времени — Наталья Викторовна Кочубей; в набросках автобиографических записок Пушкина знакомство с ней отнесено к 1812–1813 годам. Об этой девушке можно отчасти судить по позднейшей характеристике, данной ей Пушкиным:
Их встречи происходили у синего мраморного обелиска в честь побед Румянцева — у того кагульского памятника, который Пушкин неоднократно описывал в стихах и прозе. Возможно, что раннее лицейское стихотворение «Измены» посвящено Наташе Кочубей.
Осенью 1815 года на лицейских балах появилась сестра одного из воспитанников, Екатерина Павловна Бакунина. «Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи», вспоминал впоследствии Комовский. Сохранившиеся позднейшие портреты Бакуниной передают тонкость черт и задумчивость взгляда, пленившие Пушкина и его товарищей. Но поклонение не выходило из плана поэтических мечтаний — Бакунина состояла фрейлиной при дворе и была значительно старше своих лицейских рыцарей.
Увлечение это вызвало к жизни замечательные лирические произведения Пушкина — целый цикл его любовных стихотворений, в которых глубокий тон неизведанного чувства выражался и в новой для него поэтической форме — элегии. Примечательно, что в дневнике Пушкина 1815 года восхищение Бакуниной переплетается с элегическими стихами Жуковского, тщательно выписанными юным влюбленным в качестве эпиграфа к собственным признаниям:
Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной».
Но несравненно более украсили «милую Бакунину» первые элегии Пушкина. До 1816 года элегический жанр отсутствует в его тетрадях, хотя интерес к нему, видимо, имелся в среде лицейских поэтов. В старшем поколении он был представлен у Карамзина, Нелединского Мелецкого, Капниста, позднее у Мерзлякова, Батюшкова и Жуковского. Любимые поэты Франции могли непосредственно возбудить интерес Пушкина к этому жанру. Элегию во французскую поэзию вводит Клеман Маро; она встречается у Лафонтена и Вольтера. Но один из сильнейших элегиков Франции XVIII века был Эварист Парни, над различными текстами которого — то меланхолическими, то страстными — усиленно работал Пушкин-лицеист, стремясь передать их в переводах и подражаниях. В своей книге «Эротические стихи» Парни, переживший несчастное увлечение, с замечательной искренностью и глубиной изобразил надежды, страсть и отчаяние влюбленного. На эти мотивы написаны и пушкинские элегии, иногда непосредственно посвященные Бакуниной, иногда же отдаленно навеянные ее образом («Медлительно влекутся дни мои» или знаменитое по своей напевности «Слыхали ль вы за рощей глас ночной», столько раз переложенное на музыку русскими композиторами).