Пушкин

Блажен, кто крепко словом правит.

Лучшие знатоки поэзии не переставали отмечать высокие познания Пушкина в теории стиха. «Он знал очень хорошо технику стихосложения», — писал Катенин. «Вообще он правильнее Байрона и тщательнее и отчетливее в форме», — свидетельствует Мицкевич. Углубленность разработки и богатство стихотворной формы сказываются в различных жанрах и размерах, которыми пользуется Пушкин в 1830 году; он проявляет теперь повышенный интерес к сложной и разнообразной строфике:

Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем, —

отмечает сам он преимущества четкого строфического построения поэмы перед сплошным потоком четырехстопного ямба. Помимо октав и дантовских терцин, его пленяют теперь вольные сонеты, античные гекзаметры и белые стихи драматических сцен. Во всем этом чувствуется поэт-мастер в полном развитии своих сил, гнущий по своему произволу непокорный материал слова и легко овладевающий труднейшими задачами своего высокого ремесла, чтоб разрешить их с неподражаемой виртуозностью, глубиной и свободой.

Еще в середине июля Пушкин получил анонимное стихотворное приветствие, в котором неизвестный автор выражал уверенность, что личное счастье станет для поэта «источником новых откровений». Автором этого послания был скромный и выдающийся ученый А. И. Гульянов, с которым поэт встречался в салоне Волконской; Чаадаев в одном из своих писем к Пушкину сообщал, что этот египтолог своими трудами «потряс пирамиды на их основах» (он выступал с критикой учения знаменитого египтолога Шамполиона о иероглифах и трудился над большими исследованиями о происхождении языков и общей грамматики). Это был один из незаметных в биографии Пушкина искренних и горячих его друзей.

Поэт решил ответить на дошедшее до него «ласковое пенье». Написанный в Болдине 26 сентября знаменитый «Ответ анониму» представляет собою наиболее полное выражение пушкинской мысли о личной судьбе писателя в современном обществе:

Холодная толпа взирает на поэта,
Как на заезжего фигляра: если он
Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,
И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударит по сердцам с неведомою силой, —
Она в ладони бьет… Но счастие поэта
Меж ими не найдет сердечного привета,
Когда боязненно безмолвствует оно…

В Болдине Пушкин работал над пленившим его трудным жанром — надписями в древнем роде, которые сам назвал «анфологическими эпиграммами». Но античная традиция этих коротких, пластических и мудрых записей («Рифма», «Труд», «Царскосельская статуя») заполняется живым и непосредственным, подчас и национальным материалом.

Лаконичная форма таких созерцаний и размышлений послужила Пушкину и для увековечения великого зачинателя поэзии и науки на Руси. Это как бы скульптурный барельеф или выгравированная надпись к портрету Ломоносова. В «Отроке» Пушкин запечатлел свое преклонение перед величайшим представителем русского просвещения, подлинным организатором отечественной культуры. Это был, по мысли Пушкина, всеобъемлющий ум: «историк, ритор, механик, химик, минеролог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник». Самобытный, сподвижник просвещения, «он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Пушкин ценит в гениальном самородке могучего выразителя всенародной одаренности:

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь подвижник Петру[15].

Так же назвал Пушкин Ломоносова и в одной из своих статей: «великим сподвижником великого Петра». Явственно звучит мысль о призвании поэта служить своим творчеством народу и государству, пример чего и явил в своей многогранной деятельности «сын холмогорского рыбака».