Пушкин

И кому же подражает Пушкин, по мнению строго судьи? «Кажется, это состав вырванных листов из романа Вальтера Скотта». Это довольно абсурдное утверждение приходится по вкусу августейшему цензору и покровителю поэта. Тем более что вникать в сам пушкинский текст, не очень к тому же аккуратно переписанный, ему недосуг. Он уже от своего имени повторяет рецензентскую пошлость и пишет карандашом на полях: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или в роман, наподобие Вальтера Скотта».

Нормальная практика для самодержцев — подхватить чужое словечко и с ним войти в историю культуры. Когда через сто лет Маяковский будет высочайше назван «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи», — это тоже будет сделано с чужих слов, по чужой наводке.

Выход в свет «Бориса Годунова» будет отсрочен на четыре года. Любимое, заветное произведение, сочетающее философическую глубину с разговорной простотой языка, при жизни автора так и не будет оценено по достоинству.

ХI

Царская опека не ограждает Пушкина от судебных преследований. В январе 1827 года его вызывают к московскому обер-полицмейстеру. Заведено дело об элегии «Андрей Шенье», написанной Пушкиным в Михайловском летом 1825 года. Андре Шенье — французский поэт, казненный якобинцами во время революции. Он привлек внимание Пушкина своей внутренней свободой, неприятием какой бы то ни было жестокости. Однако стихи сразу показались цензору подозрительными, и большой кусок при издании «Стихотворений Александра Пушкина» был оттуда изъят. Этот фрагмент стал распространяться в списках с заглавием «На 14 декабря».

Пушкину приходится письменно разъяснять, что, например, строки «Убийцу с палачами / Избрали мы в Цари» относятся к Робеспьеру и Конвенту. «Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы не могут относиться к 14 декабрю», — пишет он в своих показаниях. Но сам-то в декабре писал Плетневу: «Я пророк, ей-богу, пророк!». Имея в виду не тронутые цензурой слова «Падешь, тиран!» и смерть Александра I.

Антитиранические стихи — это всегда потенциальная крамола: не в того царя попадут, так в другого.

Дело протянется до июня 1828 года, в итоге за Пушкиным будет установлен секретный надзор. И тут же добавится скандал с «Гавриилиадой» — шуточной поэмой, написанной в Кишиневе весной 1821 года. Там дерзко обыграны и ветхозаветный сюжет грехопадения, и евангельский сюжет Благовещения. Сатана, архангел Гавриил и Святой Дух в образе голубя отдают должное прелестям Девы Марии, которая весьма прозаично подводит итог: «Досталась я в один и тот же день / Лукавому, Архангелу и Богу».

Написано в духе французской фривольной поэзии, не без влияния Эвариста Парни с его «Войной богов». Но в России к таким кощунственным проделкам относятся строже. «Гавриилиада» ходила в списках, один из которых оказался в руках отставного штабс-капитана Митькова. Его крепостные люди, желая за что-то отомстить барину, выкрадывают рукописную книгу, где среди прочих «сладострастных» сочинений была и пушкинская поэма. Пожаловаться на господина холопы могут только по церковной линии — вот эти люди из народа и пишут донос в духовную консисторию: дескать, Митьков читал им крамольную поэму, чтобы внушить «презрение к религии». На самом деле этого не было.

Митрополит Серафим дает жалобе дальнейший ход и в письме к статс-секретарю Муравьеву восхищается «благородными чувствованиями» доносчиков и проклинает поэта: «Поистине, сам Сатана диктовал Пушкину поэму сию!». И конечно, злит иерарха тот факт, что «Пушкина выдают нынешние модные писатели за отличного гения, за первоклассного стихотворца!».

Вызванный к петербургскому генерал-губернатору Голенищеву-Кутузову, Пушкин отрицает свое авторство. Отвечает, что видел и переписывал поэму, будучи лицеистом. Но в покое его не оставляют. Пушкин даже решает приписать авторство «Гавриилиады» покойному сатирику князю Дмитрию Горчакову и пишет Вяземскому: «…Я, вероятно, отвечу за чужие проказы» (чтобы Вяземский держался той же версии да и на случай, если письмо будет вскрыто).

В конце концов в дело вмешивается царь и велит петербургскому главнокомандующему графу Петру Толстому «призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».

Толстой, сообщая это Пушкину, говорит о царском «благоснисхождении» и требует открыть истину. Пушкин долго молчит и раздумывает. Потом пишет царю письмо с признанием в своем авторстве и в запечатанном виде передает Толстому.