Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Мне очень досадно, что отставка моя так огорчила Вас, и сожаление, которое вы мне по этому поводу высказываете, искренне меня трогает. Что касается опасения вашего относительно последствий, которые эта отставка может иметь, то оно не кажется мне основательным. О чем мне жалеть? О своей неудавшейся карьере? С этой мыслью я успел уже примириться. О моем жаловании? Поскольку мои литературные занятия дают мне больше денег, вполне естественно пожертвовать им моими служебными обязанностями. Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, еще менее на его покровительство: по-моему ничто так не бесчестит, как покровительство… На этот счет у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости.

Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной.

Единственное, чего я жажду, это – независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь ее. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это, – самый трудный шаг сделан. Если я еще пишу по вольной прихоти вдохновения, то, написав стихи, я уже смотрю на них только как на товар по столько-то за штуку. – Не могу понять ужаса своих друзей (не очень-то знаю, кто они – эти мои друзья).

Сложное письмо, в котором главное – это потребность Пушкина в чувстве свободы (независимость!), невозможность примириться с тем, что он может зависить от прихотей тех или иных своих начальников. Пушкин вообще обладает тяжело совместимым со своей эпохой чувством свободы и независимости; почти никто из его современников не может стать вровень с ним в этом чувстве. Оно позволяет ему говорить с царями, как с равными ему людьми (хорошо известен тот факт, что во время аудиенции у Николая Первого в Москве в сентябре 1826 года он практически садится в присутствии императора, что вызвало неподдельный ужас придворных чинов, и вызвало умную усмешку самого императора: что, мол, возьмешь с этих поэтов), он не может понять странно-подобострастного отношения в высшем обществе к иностранцам. Да что там! – эта истинная с в о б о д а разлита во всем его творчестве, что и составляет его главную ценность и психологическую прелесть для сегодняшних читателей.

24–25 июня 1824 года. П. А. Вяземскому. Из Одессы в Москву.