Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы

посвящена Вере Федоровне Вяземской, а не Марии Николаевне Волконской, как считал Губер. Имеются и другие неточности.

Статья П. Е. Щеголева «Любовный быт Пушкинской эпохи», выдержки из дневника А. Н. Вульфа и краткие сведения о женщинах пушкинского круга в изложении современного исследователя Е. Ф. Атачкина дополняют материал книги П. К. Губера.

Петр Губер [1] Донжуанский список А. С. Пушкина

Предисловие Пушкин и русская культура

Вошло в обычай называть Пушкина великим национальным поэтом преимущественно перед всеми другими русскими поэтами.

Нам говорят: Пушкин является в России самым любимым поэтом. Его читали и продолжают читать иногда больше, иногда меньше, исходя из умственных интересов данного поколения, но, в общем, он всегда имел более значительное количество благодарных читателей, чем любой другой автор, писавший стихами на русском языке.

О творчестве Пушкина были написаны лучшие страницы русской литературной критики. Тургенев, Достоевский называли себя его учениками. Наконец, он основал школу: Майков, Алексей Толстой и даже Фет являются его продолжателями в поэзии.

Со школы мы и начнем: секрет, в наше время уже достаточно разоблаченный, состоит в том, что Пушкинской школы никогда не существовало. Как и у Шекспира, у него не нашлось продолжателей. Майков и Толстой, весьма посредственные стихотворцы, пытались воспроизвести некоторые особенности пушкинского стиха, но это им совершенно не удалось в самой чувствительной и деликатной сфере поэтического творчества — в сфере ритма. Что касается Фета, то он, конечно, примыкает всецело к другой поэтической традиции: не к Пушкину, а к Тютчеву.

Знаменитые критики и великие писатели, говорившие о Пушкине, высказали множество глубоких и плодотворных мыслей по поводу его поэзии. Разбирая «Евгения Онегина», Белинский объяснил русскому читателю, каким должен быть нормальный здоровый брак, а Достоевский в известной речи превознес до небес главнейшую русскую добродетель — смирение.

К несчастью, у Пушкина имелись свои собственные понятия о браке, выраженные, между прочим, и в «Онегине», и отнюдь не согласные с взглядами Белинского, а славянофильского смирения у него совсем не было.

Не ищите у него морали. Его муза воистину по ту сторону добра и зла. В его поэзии нет никакой этической проповеди, никакого учительства, никакого нравственного пафоса. Моральное прекраснодушие ему смешно, а моральный ригоризм чужд и непонятен.

Будучи крайним государственником и воинствующим патриотом, Пушкин, тем не менее, ни при каких обстоятельствах не выражал принципиальной, идейной вражды к Западной Европе. Ему не пришлось ни разу, несмотря на пламенное желание, побывать за границей. И все же, умом он чувствовал себя в Европе как дома. В области литературы исконные европейские сюжеты (например, сюжет Дон Жуана) были ему вполне по плечу. Любое из его произведений можно перевести на иностранный язык, и оно будет одинаково доступно и англичанину, и французу, и испанцу.

Но отчего, в таком случае, Пушкин сравнительно малоизвестен европейскому читателю, гораздо меньше, чем Толстой, Достоевский, Тургенев?

Только потому, что успешно перевести Пушкина на иностранный язык возможно, лишь сделавшись вторым Пушкиным. Не говорю уже, что адекватный перевод его стихов вообще невозможен.

В русской истории XVIII век — век удачи и успеха; век энергичных усилий, увенчанных счастливыми достижениями; век смелости, новизны и внешнего блеска; век, по преимуществу, аристократический и дворянский; жестокий век, не менее жестокий, чем эпоха Великой Европейской войны. Так что XIX столетие представляется какой-то интермедией гуманности между двумя актами кровавой драмы.

То была эпоха чувственная, легкомысленная, дерзкая, скептическая, очень умная и даже мудрая, по своему, но без всякой психологической глубины, без способности к рефлексии и анализу, почти без морали, с религией, всецело приспособленной к государственно-практическим целям. Эта эпоха оглушала себя громом побед и громом литавр; упивалась наслаждениями в полном сознании их непрочности и мгновенности; тратила силы, не считая; не боялась смерти, хотя любила жизнь до безумия.

XVIII столетие оставило в наследие потомкам не только обширную территорию, впоследствии разделенную на тридцать пять губерний. Оно не было чуждо искусства: благодаря ему, мы имеем наши красивейшие здания, до сих пор украшающие Петербург, наши лучшие картины, дворцы Растрелли, полотна Левицкого и Боровиковского. Но в области слова это столетие было немым.

В дипломатии, в светском обиходе и в любви, трех высших планах тогдашней жизни, царствовал французский язык. Литературная русская речь еще не была создана, и XVIII век понемногу выковывал это орудие. Выковывал медленно, терпеливо, упорно, в полном сознании великой важности этой задачи, и выковал окончательно. Но к тому времени на календаре уже успела появиться цифра нового века.