Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта

За обедом говорим о покойной герцогине Наталье. Дочь, по-видимому, во многом была похожа на мать. Образованный и содержательный человек с большими художественными и литературными интересами. Живописи училась, кажется, в Вене и писала как настоящая портретистка. Манера у нее старомодная, но более чем грамотная. Очень любила общество художников и писателей. До глубокой старости ездила верхом. Мне показали фотографию – престарелая Наталья Густавовна сидит на коне по-мужски. Пристальный взгляд, как у матери на дагерротипе 1850–1851 годов, но лицо доброе. Говорят, она и на самом деле делала немало добра жителям Бродзян. Но чудаковата была seigneuresse de Brodiany, по крайней мере, в старости. В замке у нее постоянно жило не меньше десятка больших собак. Есть в Бродзянах и собачье кладбище с плитами, обсаженными барвинком, а поблизости от него герцогиня построила для себя какую-то странную не то оранжерею, не то стеклянную башню. Там зачастую и ночевала, находя, что в замке мало воздуха, причем горничной и зимой приходилось носить ей постельные принадлежности ночью по глубокому снегу. В России Наталья Густавовна никогда не бывала, но, кажется, от матери к доброй барыне перешли кое-какие крепостные навыки, весьма удивлявшие ее родственников в тридцатых годах нашего века.

После обеда прошу показать мне библиотеку. Раз в замке нет портрета Пушкина, вряд ли найдутся и его сочинения с автографами поэта, но проверить все-таки нужно. Для частного дома библиотека огромная – больше десяти тысяч томов. Она занимает целый зал, пристроенный к старому замку сравнительно недавно одним из Фризенгофов, собиравшим книги. Содержится библиотека в большом порядке. Есть и русский шкаф, но тщетно я ищу в нем старинные тонкие томики стихотворений Александра Пушкина. Нахожу только «посмертное издание» с изящным экслибрисом Натальи Густавовны (вид замка Бродзяны) и ее печатью. Я пытался выяснить, принадлежало ли оно Александре Николаевне или первой жене Фризенгофа (последнее вероятнее), но никаких отметок не обнаружил. Сама герцогиня, вероятно, приобрела бы более новое издание. Русского языка она к тому же, по-видимому, не знала.

В этом же шкафу я нашел ряд русских учебных книг сороковых годов, рассказы А. О. Ишимовой, альбом литографий Петербурга и поваренную книгу 1848 года с вложенным в нее русским рецептом кулича. Там же стоял переплетенный том немецкого журнала. Вельсбург обратил мое внимание на напечатанный в нем перевод известного письма Жуковского к С. Л. Пушкину от 15 февраля 1837 года о последних днях и кончине поэта²³.

Итак, книг, подаренных поэтом Ази Гончаровой (а они несомненно у нее были), здесь нет. Жаль, конечно, но и отрицательный результат имеет некоторое значение. Не будь у нее неродственного сближения с Пушкиным, почему бы Александре Николаевне не увезти за границу дорогие пушкинские реликвии. И еще одно доказательство в пользу того, что рассказы княгини Вяземской, Араповой и других не выдумка: в разговоре со мной Вельсбург подтвердил то, что сообщил в письме от 28 января 1837 года. Герцогиня хотела сообщить мне, что ее мать неизменно отказывалась говорить с ней о Пушкине, находя, что это слишком деликатная тема для памяти ее сестры. Свидетельство интересное и совершенно новое, но, конечно, тема была весьма деликатной не для памяти Натальи Николаевны, а прежде всего для самой баронессы А. Н. Фогель фон Фризенгоф. В конце концов, Пушкин ведь законный муж, погибший на дуэли ради чести оклеветанной жены. Стыдиться его нет никаких оснований. Если уж нужно было кого-то чуждаться, то, конечно, Дантеса. Между тем его портрет здесь, в столовой, на глазах Александры Николаевны, ее дочери и всех посетителей замка, среди которых была и сама Наталья Николаевна Ланская. Неизвестно только, когда и как попал в Бродзяны этот портрет, рисованный, не забудем этого, всего через семь лет после дуэли.

Я уже собирался уходить из разочаровавшей меня библиотеки, но Вельсбург предложил мне просмотреть один из альбомов фотографий, принадлежавший Александре Николаевне. Времена, конечно, послепушкинские – 1862–1870 годы, но есть кое-что интересное. Неизвестная фотография Натальи Николаевны (1862), ее детей от обоих браков в разные годы, родственников семьи, знакомых.

Ужинаем мы вчетвером при свечах. В этой комнате сорок лет кушала Александра Николаевна. Так, вероятно, было и при ней – обыкновенные, хорошо приготовленные блюда, но сервировка прекрасная. На скатерти русского льна – бело-голубые тарелки старого мейсенского фарфора, великолепное серебро из приданого шведской принцессы, матери герцога Элимара, тонконогие бокалы чешского хрусталя. Вот и память об Александре Николаевне – на серебряной крышке блюда, принесенного горничной, ее русская монограмма «А. Г.».