Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта

По некоторым сведениям, Фризенгофы были против «неравнородного» брака дочери, и это весьма вероятно. Тем не менее с герцогом Элимаром, судя по всему, умным и достойным человеком, у них, очевидно, установились хорошие родственные отношения – иначе супруги не жили бы постоянно с зятем. Владельцев Бродзянского поместья ведь никак нельзя считать «бедными родственниками»…

Александра Николаевна, хотя и выросла в весьма провинциальной обстановке калужского имения, потом восемнадцать лет провела в Петербурге. Еще при жизни Пушкина вошла в высшее общество столицы, потом стала свояченицей генерала Ланского, командира блестящего гвардейского полка. Придворной службы не несла, но все же состояла фрейлиной высочайшего двора.

Быт герцогского замка Эрлаа сам по себе вряд ли был ей в тягость.

Думается все же, что там она была хотя и не чужой, но и не до конца своей… Навсегда уехала за границу, а в душе осталась русской женщиной, видимо, тосковавшей по родине. Была, как и многие ее современницы того же круга, воспитана на русско-французской культуре. Немецкий язык, судя по воспоминаниям Геннриха, до конца жизни знала весьма плохо, а жить приходилось в среде немецкой знати, говорившей, правда, когда нужно, по-французски, но думавшей и чувствовавшей по-своему…

И совсем иностранкой была ее единственная дочь, немецкая поэтесса, в подлиннике читавшая труднейших германских философов, с матерью говорившая на «языке Европы» (Пушкин так называл французский язык (письмо к П. Я. Чаадаеву 6 июля 1831 года).), но думавшая, вероятно, главным образом по-немецки. Германский шовинизм, видимо, был совершенно чужд этой – повторим еще раз – высококультурной женщине, по духу австрийской аристократке. Она умела говорить по-словацки и даже иногда любила надеть в Бродзянах словацкий народный костюм¹⁸.

По-словацки говорила, а родного языка матери не знала вовсе, и Россия была для нее чужой. По словам А. М. Игумновой (.Воспоминания о Бродзянах, с. 2.), впоследствии «родными своей матери в СССР она совершенно не интересовалась и вообще была далека от всего русского. Не знала она и русского языка».

Как мы узнаем из воспоминаний Геннриха, в конце жизни у Александры Николаевны были плохие, кажется, даже очень плохие отношения с дочерью. В чем их причина, автор не говорит, но можно думать, что и тогда и раньше, не было настоящей духовной близости между русской матерью и дочерью-иностранкой.

И, вероятно, старая женщина, когда-то через сестру, Наталью Николаевну, просившая Пушкина прислать часть третью его стихотворений, порой жалела о том, что свою Наталью она даже и читать по-русски не выучила…¹⁹

Снова возвращаемся к моей поездке в Бродзяны. Я пробыл в замке очень недолго – немногим более суток. Перед отъездом, 21 апреля, я получил приглашение снова приехать во время пасхальных каникул в будущем, 1939 году. Оно меня очень обрадовало. Заранее решил, что попрошу на этот раз разрешения привезти с собой фотографа, специалиста по портретам и музейным вещам. Буду подробно описывать, измерять, сравнивать. Быть может, познакомившись со мной поближе, хозяева замка покажут мне и архив. Очень возможно, что в нем есть письма жены поэта за 1831–1834 годы, когда сестры жили врозь. Может оказаться и многое другое, о чем заранее не догадываешься.

Моим надеждам не суждено было осуществиться. 15 марта 1939 года в Прагу вошли танки Гитлера. Чехословакия временно была разрезана на куски. Во вновь организованное немцами Словацкое «государство» я ехать не мог. Письма туда шли плохо. Переписка с Бродзянами прекратилась.

Много лет я ничего не знал о судьбе замка Бродзяны и хранившихся в нем коллекций. Впоследствии я получил ряд писем из Чехословакии, на основании которых в первом издании этой книги писал: «…замок уцелел, часть реликвий попала, к счастью, в Ленинград, а где находятся остальные – неизвестно» («Если заговорят портреты», Алма-Ата, 1965, с. 43).

Сведения были неутешительными, но позднее я узнал ряд других, еще более печальных. По-прежнему ничего не известно о судьбе наиболее ценных материалов – рисунков Ксавье де Местра, альбома Александры Николаевны, большинства портретов и миниатюр²⁰. Хозяева замка, покинувшие его перед концом войны, во всяком случае, ничего с собой не увезли.

Оставались на месте и архив и библиотека, но в письме в Пушкинский дом от 5 июля 1961 года А. М. Игумнова сообщила: «В 1945 году, сейчас же после освобождения Словакии от немцев, я ездила в Бродзяны вместе с А. В. Исаченко и с профессором Московского университета Н.