Читаем Пушкин и Грибоедов полностью

Все-таки плохой из Фамусова дознаватель. Не наблюдателен: его не смущает, что дочка предстает перед ним – из постели же! – не в утреннем уборе, а при полном параде (который и не снимала с вечера). (Когда Пушкин подчеркнет, что Татьяна, написав письмо, будет ждать не ответа, а раннего – чтобы другие визитеры не мешали – визита своего героя, она будет «с утра одета»; со стороны непривычное очень заметно; но там это, видимо, списано на «сельскую свободу» и вопросов не вызвало).

Фамусов пытается быть грозным, но конфузится «при воспоминании о несколько легкомысленном поведении своем с горничной дочери…»44. И Софья перехватывает инициативу! «Как давиче вы с Лизой были здесь, / Перепугал меня ваш голос чрезвычайно, / И бросилась сюда я со всех ног…» Даже фраза «вы с Лизой были здесь», нейтральная по содержанию, двусмысленности не предполагающая, неприятна Фамусову, приравнивается к намеку45. Он почувствовал перемену! «Пожалуй, на меня всю суматоху сложит. / Не в пору голос мой наделал им тревог!» «Почуяв, что гнев отца ослабевает», Софья, «вначале путаясь, а потом все более увлекаясь, рассказывает отцу свой знаменитый сон» (с. 134).

Остановимся, размыслим. Изображение плотное, густое! Интриги завязываются и тут же заменяются. А сколько неоформившихся, потенциальных! Иным суждено продолжение. Модно преувеличивать «флирт» с Лизой – это чтобы Фамусова уязвить циником, ханжой, хвастуном, блудодеем. А чуть позже осмелилась Лиза подать реплику, барин осекает в гневе: «Молчать!», «Все умудрились не по летам». И в финальной разборке Лиза не будет забыта:

Ты, быстроглазая, всё от твоих проказ;

Вот он, Кузнецкий мост, наряды и обновы;

Там научилась ты любовников сводить46,

Постой же, я тебя исправлю:

Изволь-ка в избу, марш, за птицами ходить…

А набор персонажей! Тут и героиня-невеста, у которой свои интересы, не совпадающие с намерениями отца, и комплект любовников, и служанка-субретка… Что-то напоминает, и будет надобность посмотреть и на сходство, и на различие. Только нельзя забывать главную установку автора: «портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии…»

Вот и тут. Пред нами предстал Фамусов сугубо домашний, Фамусов в халате. А мы вполне можем представить себе Фамусова-вельможу – и скоро будет дана возможность проверить свое предположение. Барина уже можно определить плохим начальником. Так неспроста: он не умеет решать проблемы, навыка такого нет. Скоро узнаем, чем занят на службе: воле начальников неукоснительно послушен, родственничков опекает да бумаги подписывает (бумаги к подписи «деловой» секретарь готовит, а тот умеет держать нос по ветру; о претензиях к его работе не сообщается).

Присмотришься к мотивировкам поступка (даже иной раз реплики) –складывается представление о характере персонажа. Так могут рождаться гипотезы, но гипотезы еще далеко не истина; это особенно заметно, когда гипотезы начинают спорить друг с другом.

2

Попробуем взглянуть на «Горе от ума» на фоне практиковавшихся в ту пору драматургических жанров. Этот аспект вызывал интерес исследователей. Понятно, что в полном объеме эти «смежные» жанры в структуру «Горя от ума» войти не могут, но какие-то свои элементы, даже иногда в контрастном эмоциональном наполнении, «дарят» грибоедовскому творению.

ВОДЕВИЛЬ? Сопоставление с популярным жанром той поры, которому заплатил дань в начале творческого пути и Грибоедов, напрашивается. Тут важно сохранять чувство меры; перестараться ничуть нетрудно. Пример: «Позиции водевиля в театральном представлении его времени сохранены и автором “Горя от ума”: пьеса начинается с водевильных эпизодов, содержит водевильную интермедию и в финале  – водевильную сентенцию. <…> То, что было прежде эклектикой, претворено высоким художественным синтезом – водевильное начало подчинено конфликту и проблематике комедии»47. Тут закономерен вопрос: и что остается после этого подчинения водевильному началу? Но исследовательница упряма: «“Скромный обожатель” оказывается утром в комнате юной московской барышни – ее отец едва не застает во время свиданья романтическую пару – но и сам не чужд поползновений к молоденькой горничной – которая обеспечивает “конспирацию” влюбленных, помогая им провести отца – вдруг появляется третий лишний, “подозрительный ревнивец” – и по контрасту с ним “хвастливый офицер” с глупыми шутками – а “скромный любовник” начинает предпочитать служанку госпоже… Чем не интрига для водевиля средней руки?» (с. 161)48. Только и дела, что сюжетные ситуации «Горя от ума» здесь излагаются балагурным – под водевиль! – тоном. И как прикажете играть актерам – функционально или психологически?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки