Пушкин и Грибоедов

Категории «метод» в литературоведении не повезло. Она необходима и очень важна. В сущности, когда еще Аристотель ставил вопрос о трех способах подражания искусства природе, это и была первая постановка проблемы метода, но она не была поддержана и развита. Категория метода в теории даже во главу угла была выдвинута на советском этапе нашей истории, но с серьезным креном в вульгарный социологизм, что не могло не компрометировать ее. Со временем теория творческого метода обрела научный характер. Оставалось сделать последний шаг, чтобы окончательно осмыслить метод как эстетическую категорию. Но тут произошли крутые исторические перемены, наследие советской эпохи – без разбора – отвергнуто.

Непосредственно существующими воспринимаются читающими людьми литературные направления – как совокупность произведений, созданных разными авторами, но обладающих заметным сходством идейно-художественной позиции. Это сходство и обеспечивается характером творческого метода. Творческий метод – это система принципов, которыми руководствуется в своей работе писатель.

Достижение такого единства – результат объективный, ему не создает препятствий даже резкое различие творческих манер. Художники по-разному относятся к теории своего вида искусств. Некоторые художники сами выступают как теоретики. Другие от теории отстраняются. Их ситуацию хорошо поясняет притча о сороконожке, которая резво и непринужденно бегала – пока ее не спросили, в каком порядке она переставляет свои ноги. Не смогла сороконожка осмыслить тот порядок, который сам собой обеспечивала интуиция.

В этом аспекте два Александра Сергеевича контрастируют друг с другом. Пушкин был художником-профессионалом, ему было интересно в сфере творчества всё. Даже и метод свой он определял как романтизм, потом – истинный романтизм, под конец – поэзия действительности.

Грибоедову, показывает Н. К. Пиксанов, приходилось делать нелегкий выбор меж крайностей: «…Университетское образование – в общении с разночинцами-студентами и профессорами, – потом петербургские литературно-аристократические кружки 1816–1818 годов выводили Грибоедова из барского круга и сближали с молодой русской интеллигенцией. Но отъезд на Восток и жизнь среди кавказского офицерства и в разноплеменной дипломатической среде вновь отдалили его от разночинской интеллигенции. Грибоедов страстно любил искусство и литературу. Но он был чужд профессионализма, и здесь сильно сказалась его барственность. <…> О профессиональных литераторах Грибоедов отзывался не без барского высокомерия. <…> Но отталкиваясь от литераторов-разночинцев, поэт тем самым возвращался в барскую среду, и здесь для него создавался новый конфликт: знать считала занятия искусствами и литературой не барским делом и не ценила в Грибоедове то, что для него было “услаждением жизни”»83.

Эрудиция Грибоедова потрясающе широка, но теория искусства вызывала у него интерес нулевой или незначительный. Он страстно любил поэзию, считая ее делом своей жизни, но обстоятельства не допустили его стать профессионалом.

Метод художника-интуитивиста вполне поддается осмыслению: когда есть результат, возможна реконструкция принципов, благодаря которым он достигнут. Таким образом, определение вклада Грибоедова в становление русского реализма или осмысление выделенной А. А. Илюшиным романтической тенденции его творчества – задача вполне правомерная, даже с учетом равнодушия художника к тому, какими «измами» он пользовался. Для исследователя обращение к писателю-теоретику имеет лишь то преимущество перед обращением к писателю-интуитивисту, что он имеет возможность опереться на суждения самого художника.

Уточнение «комедия в стихах» тут тоже играет свою роль. В жизни мы говорим прозой, а не стихами; стихотворная речь как будто афиширует свою условность. Аналогия переходит на восприятие творческого метода. Возможно, именно поэтому Грибоедов в творчестве отдал предпочтение стиху перед прозой. Условная форма речи как будто прокладывала дорогу и другим (повышенным) формам условности.

3