Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова

…ваше суждение о моем романе верно, но не всё – то есть всё верно, но то, что вы высказали, выражает не всё, что я хотел сказать. <…> Если же бы я хотел сказать словами всё то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала. <…> Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя, а можно только посредственно – словами описывая образы, действия, положения.

<…> для критики искусства нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном произведении и постоянно руководили бы читателем в том бесконечном лабиринте сцеплений, в котором и состоит сущность искусства, и к тем законам, которые служат основанием этих сцеплений.

Вот этот лабиринт сцеплений – это и есть образ диалектического движения, в котором всеобщее отвергает формы конечного. То есть нельзя произнести какого-либо резюмирующего суждения о чем бы то ни было. Невозможен никакой редукционизм. Нужно сказать всё и обо всём. Вот тогда будет истина, будет художественное произведение, не сводимое к частностям своего осуществления. Вот давайте, Иван Никитич, вспомним наш любимый образ из Блока, сказавшего, когда погиб «Титаник»: есть еще океан. Тогда получается, что «Титаник» не истина, истина – это океан. Вот Толстой и движет этаким богом Посейдоном океанические валы.

И. Т.: А помните слова из мемуаров Горького о Толстом: этот человек богоподобен. Горького в этих воспоминаниях преследует мысль: ему кажется, что для Толстого немыслима смерть – неужели Бог в этом, таком грандиозном случае, не может сделать исключения из законов природы, не может сделать Толстого бессмертным?

Б. П.: Да, все время вспоминается этот текст Горького, он хорошо написал о Толстом, ухватил истину. Толстой у него не проповедник непротивления злу насилием, не постный пастор английского кроя, а титан, бросающий вызов богам. Можно припомнить письма еще молодого Толстого к его любимой тетке Александрине Толстой, он писал ей очень откровенно. Однажды написал: жизнь крутится как белка в колесе, в повседневной суете, но все же я не могу отделаться от мысли, что на меня смотрят века с вершин пирамид.

И. Т.: Наполеоновский образ во время похода в Египет: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с вершин этих пирамид!» Интересная ассоциация у человека, который в «Войне и мире» сделал попытку разоблачить Наполеона.

Б. П.: Борис Михайлович Эйхенбаум, исследовавший дневники молодого Толстого, все время этот мотив выделяет.

«Я так честолюбив и так мало чувство это было удовлетворено, что часто, боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую, ежели бы мне пришлось выбирать из них». <…> В дневнике 1855 года записано решительно, уже в форме правила, которое подлежит исполнению: «Мне нужно, во что бы то ни стало, приобрести славу». Дело тут, конечно, не в простом честолюбии или тщеславии, а в смутном ощущении особой силы, особой миссии – чувство, которое потом сообщит всему поведению и творчеству Толстого характер героики.