Б. П.:
Первым о чрезмерности Лескова сказал вождь либерального народничества, тогдашний властитель дум Михайловский. Соответствующий его текст относится к девяностым годам, то есть уже к позднему Лескову, когда была если не забыта, то не педалировалась история с его антинигилистическими романами «Некуда» и «На ножах», вызвавшими общее негодование российских даже и не либералов, а просто порядочных людей. Это известный сюжет: в начале шестидесятых годов, с начала великих реформ Александра II, когда наступила всяческая гласность (именно тогда это заветное русское слово прозвучало!), очень уж разговорились нетерпеливые молодые люди, тогдашние хиппи или панки, если угодно. И началось всеобщее отрицание, нигилизм, как вовремя подсказал словцо Тургенев, за что и на него эта активная молодежь окрысилась. Это явление нашло заметное отражение в тогдашней литературе – появилась серия так называемых антинигилистических романов, причем разного значения и качества. «Отцы и дети» Тургенева по этой рубрике зачислили, Писемский написал «Взбаламученное море» – не такого достоинства вещь, как тургеневский роман, но Писемский все же серьезный писатель. Были и однодневки нашумевшие, вроде «Марева» Клюшникова. Вот сюда же, к этого рода литературе отнесли Лескова, два его романа – «Некуда» начала шестидесятых годов и позднее, в 1870 году написанный, «На ножах». И этими сочинениями Лесков сильно себе повредил, Писарев предложил объявить ему бойкот. Между прочим, он напечатал их под псевдонимом Стебницкий, но все знали, что это Лесков, совсем недавно вошедший в петербургскую литературу. Бойкот не бойкот, но некоторые затруднения в отношении своих публикаций Лесков стал испытывать. Достаточно вспомнить, как он не мог пристроить тогда же написанное лучшее свое сочинение «Соборяне» – три раза начинал печатать в трех журналах под тремя названиями. Отношение к Лескову в начале его писательской карьеры сложилось, как у интеллигенции в хрущевские времена к сталинисту Всеволоду Кочетову, написавшему тогдашнее «Некуда» под названием «Чего же ты хочешь?».
И. Т.:
А еще был Иван Швецов – роман «Тля», где главного злодея звали Осип Давидович Иванов-Петренко.
Б. П.:
Ну да, а главного космополита звали Барселонский – Эренбурга он так закамуфлировал. Но «Тля» это уже был чистый юмор, негодования не было, люди от души смеялись. Но вот с Кочетовым параллель вполне уместна, именно таким ретроградом стали считать Лескова по написании двух этих романов. Но почти так же и на Базарова отреагировали, тоже посчитали его клеветой на передовую молодежь. И если с Базаровым российские радикалы опростоволосились, не разглядев достоинств романа и его героя, то в случае Лескова как раз не ошиблись. Романы действительно плохие. И однозначно можно сказать, почему плохие.
И. Т.:
Почему же, по-вашему?
Б. П.:
Не потому что Лесков был реакционер, а потому что он не умел писать романов. Это очень важный пункт, на нем необходимо остановиться. Отсюда можно всего Лескова развернуть и размотать.И возвращаясь к Михайловскому: он в той статье девяностых уже годов пишет отнюдь не об идеологии Лескова, а о его художестве, как он его понимает. И понимает-то правильно! Что он находит у него чрезмерным? Отнюдь не только его язык и всяческие с ним игры, но и приемы сюжетосложения. Он пишет, что Лесков фабульно несдержан, у него в одной вещи всегда или почти всегда преизбыток материала. Это не единое построение, а как бы нитка бус, на одной нитке масса бусинок. И действительно, вспомним хотя бы знаменитого «Очарованного странника», сколько там историй рассказано, и все разные. Это то, что потом русские авангардисты назвали «монтажом аттракционов». Аттракционы «Странника» многочисленны, вот на память перечисляю: в самом начале – как лошадей погонять надо при лихой езде, или опять же о лошадях – как цыгане на конских ярмарках жульничают, выдавая плохих лошадей за здоровых, или великолепный аттракцион с пребыванием Флягина в плену у каких-то туземцев, как они его «подщетинили» и как он ухитрился от этой щетины избавиться, да еще и туземцев напугать вдобавок. Или гулянка Флягина в кабаке и как он ремонтерские деньги пропил, раскидал «белых лебедей» – сотенные бумажки.