Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова

Надо выйти из моды,
Улететь из столиц
И на лоне природы
Написать пять страниц.

Пять коротких и точных,

Тех, в которых итог,
Для которых – подстрочник
Небо, звезды и стог.

Возлегая на стоге,

Над плакучей травой,
Звезд увидеть дороги
Над своей головой.

Из высокой вселенной,

Где небесная тишь,
Ты, мой друг убиенный,
На меня поглядишь.

И. Т.: По Бродскому: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

Б. П.: Но у Самойлова это была имитация, а не судьба. Вспомним, что Бродский написал эти стихи в настоящем изгнании.

И. Т.: Простите, Борис Михайлович, вы же сами сказали, что в создании индивидуального мифа поэту не требуется «гибель всерьез», что это как раз имитация, роль, игра.

Б. П.: Так, да не так. Не все поэты способны к такой игре. Тут требуется некая всамделишная неотмирность, какая-то выделенность, выведенность души за эмпирические пределы. Бродский был отщепенцем, еще в Америку не уехав. Ему эта Америка в принципе – для стихов – и не нужна была. И вообще никуда уезжать не надо, достаточно собственных полутора комнат. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…»

И. Т.: Да, это стало нынешним гимном эпохи коронавируса.

Б. П.: А Самойлов, мне кажется, как раз не был таким человеком – органически противостоящим всему и всем. Он был человек экстравертный, вообще теплый человек. Не только умный, но и хороший. Всячески человечный. Был, например, сильно пьющим. Это ли не простительно! Скажу больше: это в определенном отношении говорит в пользу человека, тем паче советского или, лучше сказать, подсоветского.

И. Т.: Бабель сказал: самые приятные люди – пьющие евреи.

Не мешай мне пить вино.
В нем таится вдохновенье.
Вдохновенье. А продленья
Нам добиться не дано.

Без вина судьба темна.

Угасает мой светильник.
Смерть – она не собутыльник,
К трезвости зовет она.

Можно ль жить, себя храня,

С чувством самобереженья?
Нет, нельзя среди сраженья
Уберечься от огня!

Ты уж так мне жить позволь,

Чтоб не обращал вниманья
На прерывистость дыханья
И тупую в сердце боль!..

Конечно, Самойлова нужно помянуть только добром. Про него даже строгий ригорист Солженицын ничего худого сказать не мог – хотя старался.

И. Т.: Ну да, Самойлов же написал сатирическую поэму «Струфиан», высмеивающую солженицынскую утопию спасения России на северо-востоке.

Б. П.: И вот к вопросу о советскости: Солженицын с самого начала говорит, что не найти у Самойлова ничего советского в тематике стихов. Вот как изменился Самойлов с ифлийских времен.

И вот вопрос интересный: где Россия скорее спасется – на сибирском северо-востоке или в эстонском Пярну? Мораль тут проста: спасаться нужно в одиночку, а не всем миром. Всем миром нужно только воевать, когда настоящий враг появился. И Давид Самойлов честно этому миру-войне служил.

Я пехотный солдат.
По духу и по нутру.
Трубочкой и вином
Была бы душа согрета.
И где-нибудь на юру
Я, как солдат, умру,
Которого не донесли
До ближнего лазарета.

Нагибин

И. Т.: Исполнилось сто лет со дня рождения Юрия Нагибина. Это, кажется, первый случай такого внушительного юбилея советского писателя, пережившего советскую эпоху. Правда, был и Солженицын, солженицынский столетний юбилей – но кто назовет Солженицына советским писателем?

Относительно Нагибина сомнений как будто нет: да, это советский писатель, в основном корпусе его сочинений. Он, повторим, пережил советскую власть (умер в 1994 году) и уже в новое время опубликовал несколько нашумевших сочинений. Это в первую очередь повести «Тьма в конце туннеля» и «Моя золотая теща». Можно назвать также автобиографическую повесть «Встань и иди» – о мытарствах его приемного отца Марка Левенталя, отправленного еще в 1928 году в пожизненную ссылку – до самой его смерти в 1952 году; в советское время такой текст не напечатали бы.