Ну, вот давайте прочтем «Тебя из тьмы не изведу я», поначалу называлось «Смерть»:
Тебя из тьмы не изведу я,О смерть! И, детскою мечтойГробовый стан тебе даруя,Не ополчу тебя косой.Ты дочь верховного Эфира,Ты светозарная краса,В руке твоей олива мира,А не губящая коса.Когда возникнул мир цветущийИз равновесья диких сил,В твое храненье ВсемогущийЕго устройство поручил.И ты летаешь над твореньем,Согласье прям его лия,И в нем прохладным дуновеньемСмиряя буйство бытия.Ты укрощаешь восстающийВ безумной силе ураган,Ты, на брега свои бегущий,Вспять обращаешь океан.Даешь пределы ты растенью,Чтоб не покрыл безмерный лесЗемли губительною тенью,Злак не восстал бы до небес.А человек! Святая дева!Перед тобой с его ланитМгновенно сходят пятна гнева,Жар любострастия бежит.Дружится праведной тобоюЛюдей недружная судьба:Ласкаешь тою же рукоюТы властелина и раба.Недоуменье, принужденье —Условья смутных наших дней,Ты всех загадок разрешенье,Ты разрешенье всех цепей.Могучее стихотворенье, что и говорить. Немного было тогда в русской поэзии равного по силе и смелости этому поэтическому созданию.
И. Т.:
Пушкинский «Пир во время чумы» можно рядом поставить.
Б. П.:
Да, конечно, но пушкинская вещь была вроде бы позднее написана.
И. Т.:
А из позднейших поэтов можно Федора Сологуба вспомнить.
Б. П.:
Согласен, но у Сологуба в его гимнах – или даже мадригалах – смерти явный декаданс присутствует, это болезненные стихи. А у Баратынского как будто древний римлянин со смертью на равных разговаривает.И вот, повторяю, рядом с такими мощными стихами соседствовали в первых сборниках Баратынского многочисленные пустячки, альбомные вирши, те же мадригалы. Ну, вот пример, что ли:
Не трогайте парнасского пера,Не трогайте, пригожие вострушки!Красавицам не много в нем добра,И им Амур другие дал игрушки.Любовь ли вам оставить в забытьиДля жалких рифм? Над рифмами смеются,Уносят их летийские струи —На пальчиках чернила остаются.Можно, конечно, попробовать и усмотреть в этом эротический подтекст. Но вообще-то такие стишки впору сочинять Ипполиту Курагину из «Войны и мира». В лучшем случае какой-нибудь Богданович с его «Душенькой». И ведь десятки таких в первых сборниках Баратынского. Он не мог преодолеть пушкинского влияния в сочинении подобных мадригалов. Но у Пушкина, как мы знаем, эта альбомная лирика была канонизирована в высокую форму – «Онегин» написан в такой манере, которая приобрела сразу иной смысл, будучи поставлена на службу роману в стихах.
И. Т.:
Но, Борис Михайлович, Баратынский тоже пробовал большую форму, он написал несколько поэм, и Пушкин хвалил их. И даже однажды издал под одной обложкой своего «Графа Нулина» с поэмой Баратынского «Бал».
Б. П.:
Исследователи до сих пор понять не могут, зачем это ему, или им обоим, понадобилось. Но ведь «Граф Нулин» – игрушка, шалость гения, только задним числом обретшая некий углубленный смысл.
И. Т.:
Ну да, пришло Пушкину на ум сравнение фабулы Нулина с декабрьским восстанием: тема случайности в истории, удач и неудач.
Б. П.:
А «Бал» Баратынского вроде бы всерьез написан – и неудачно, эпигонская под Пушкина вещь, когда сам Пушкин перестал писать такие.
И. Т.:
Но вот известный стихотворный отклик Пушкина на поэму Баратынского «Эда» и на ее критиков-зоилов:Стих каждый в повести твоейЗвенит и блещет, как червонец.Твоя чухоночка, ей-ей,Гречанок Байрона милей,А твой зоил – прямой чухонец.