«…Дед мой Лев Александрович, во время мятежа 1762 года остался верен Петру III, не хотел присягнуть Екатерине и был посажен в крепость[5]
… Через два года выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался её уважением. Он уже никогда не вступал в службу и жил в Москве и своих деревнях».В исторических анекдотах («Table-talk») есть относящийся к событиям 1762 года эпизод: Алексей Орлов объявил графу Кириллу Разумовскому, одному из заговорщиков, «что Екатерина в Измайловском полку, но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л.А. Пушкиным и не помню кем еще), не хочет ей присягать. Разумовский взял пистолеты в карманы, поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увлёк его. Дед мой посажен был в крепость, где и сидел два года».
Императрица Екатерина II Алексеевна
(1729–1796)«Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведённая на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. ‹…›
Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному. ‹…› Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами…»
«Африканский характер моего деда (Осипа Абрамовича Ганнибала. –
Поэт почитал благом для Отечества царствование Михаила Фёдоровича и его наследников: «Россия, долго терзаемая междоусобиями и притесняемая хищными соседями, отдыхала под управлением Романовых».
Пушкинские строки о «могучих Иоаннах» легко соотнести с венценосцами Романовыми:
Предки поэта верой и правдой служили первым государям державной фамилии. Подчас близость к трону стоила им головы, чаще – опалы, но и царские милости с лихвой простирались на Пушкиных.
Похожая участь была уготована и далекому их потомку. И не свидетельством ли тому письмо ссыльного поэта к Дельвигу из Михайловского, где он справляется у приятеля о Карамзине: «Видел ли ты Николая Михайловича? идет ли вперед История? где он остановится? Не на избрании ли Романовых? Неблагодарные! 6 Пушкиных подписали избирательную грамоту! да двое руку приложили за неумением писать! А я, грамотный потомок их, что я? где я…»?
Августейшие пушкинисты
Осталась в пушкинской рукописи посвящения императрице Елизавете Алексеевне одна строчка – ёмкая и ныне забытая:
Не игрушка для Дома Романовых – ни для всего августейшего семейства, ни для великосветской челяди!
«Самостоянье человека» и «самостоянье» поэта – для Пушкина «две вещи» нераздельные.