Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Смысл третьего стиха, совпадающий в передаче всех мемуаристов, тоже не вызывает сомнений. Однако в том, каково было его конкретное словесное выражение, мемуаристы расходятся. Приводятся такие варианты: «Иди – и с вервием на вые», «…с вервием вкруг выи», «…с вервием вкруг шеи», «с вервьем вкруг смиренной выи». Этот разнобой заставляет отнестись к тексту стиха с особой осторожностью. Во всех предложенных мемуаристами вариантах стих в поэтическом отношении до удивления слаб и на пушкинский не похож (например, слова вервие и выя эвфонически плохо сочетаемы). Вероятно, субъективными попытками хоть как-то приблизить этот текст к пушкинской эвфонии и поэтике и объясняется лексико-стилистический разнобой в воспоминаниях современников. Между тем, именно этот стих и по своему смыслу, и по своей лексике особенно близок библейскому тексту пророчества Иеремии, которому уже с первого стиха заключительного четверостишия следовал Пушкин: «…Бысть слово сие ко Иеремии от Господа. Тако рече Господь: сотвори себе узы… и возложи на выю свою…» (Иер. 27: 1–2). Думается, что Пушкин, который особенно ценил редкие и выразительные церковнославянские слова (а слово узы в значении «путы, оковы», согласно «Словарю языка…», Пушкин использовал в своем творчестве 17 раз), и воспользовался для своего стиха лексикой и образностью этого пророчества. «Иди, и с узами на вые» – так во всей вероятности мог прочитываться этот стих.

В четвертом стихе вместо «К Царю… …явись» (как в варианте Веневитинова) в тетради Бартенева – мало понятные сокращения: «К Ц. (или У.) Г. (или П.) явись». М. А. Цявловский предложил читать эти начальные буквы как «У.» и «Г.» и расшифровал как «убийце гнусному». Как-то трудно поверить, что Пушкин так напролом и написал: «К убийце гнусному…». Слишком «художественно беспомощно», как справедливо заметил В. Э. Вацуро[170]. Да и прочтение первого сокращения как «У.» не очень убедительно: скорее, это всё же «Ц.» – т. е. «К Царю…», как и записал один из мемуаристов[171]. Просто осторожный Бартенев предпочел в подобном контексте обозначить слово Царь аббревиатурой «Ц.».

Кстати, и библейские пророки со всеми своими пророчествами и проклятиями шли к Царям.

И здесь впору вспомнить рассказ Соболевского, что это было стихотворение «о повешенных». Вот это-то ключевое для Пушкина в июле-сентябре 1826 г. слово он, вероятно, и приберег для заключительного стиха: «К Царю повешенных явись».

Таким образом, если в основном согласиться с текстом, предлагаемым мемуаристами и критически его осмыслить, то завершающее четверостишие с соответствующими уточнениями прочитывалось бы так:

Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с узами на вые
К Царю повешенных явись.

По крайней мере, можно понять, почему Александру Сергеевичу не хотелось, чтобы Царь увидел это его сочинение.

* * *

Всё сказанное выше позволяет сделать следующие выводы.

Существовали по крайней мере три (а возможно, и четыре) редакции стихотворения «Пророк». Именно их имеют в виду мемуаристы, говоря о нескольких стихотворениях.

Первая редакция «Пророка» была написана Пушкиным в Михайловском вскоре после получения им 24 июля известия о казни пятерых декабристов. Эта редакция открывалась стихом «Великой скорбию томим» и, вероятно, отличалась от заключительной редакции меньшим количеством стихов и другим порядком их следования. На такое предположение наталкивает копия, сделанная С. П. Шевыревым на раннем этапе знакомства со стихотворением Пушкина:

…И шестикрылый Серафим
На перепутьи мне явился.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…

(III, 30; 578)

Порядок стихов здесь – собственно, действий Серафима: вынул сердце, коснулся зениц, коснулся ушей, – соответствует такому же порядку в библейском чтении из Иезекииля, о котором только что шла речь: «…сложи в сердце своем, и виждь очима твоима, и ушима твоима слыши…» Такому порядку очевидно и следовал Пушкин в ранней редакции (или редакциях) «Пророка». Характерно здесь и другое: типичная для мифологической и сказочной традиции тройственность действий Серафима – традиции, которой Пушкин следовал в своих произведениях, и не только в сказках.