Вот как обыграл это Пушкин:
(II, 464)
Еще один перевод Жуковского из Гебеля «Красный карбункул» Пушкин подверг критике другим способом: он противопоставил «дурной прозе» – гекзаметрам Жуковского свой излюбленный четырехстопный ямб. (Об этом подробно в следующей миниатюре, специально посвященной сохранившимся наброскам Пушкина к переводу Жуковским баллады Гебеля.)
Далеко не все детали творческих споров Пушкина и Жуковского отражены в письменных документах и дошли до нас. Однако по крайней мере еще в одном стихотворении прослеживается некоторое недовольство Пушкина Жуковским, выраженное, впрочем, в довольно осторожной форме.
Написано оно осенью 1831 г., когда Пушкин и Жуковский почти ежедневно общались в Царском Селе. Это стихотворение не принадлежит к числу часто цитируемых, потому я приведу его полностью:
(III, 138)
В первоначальном варианте стихотворение начиналось стихом:
Брадатый староста белёвской… (III, 706)
Белёв – городок небольшой, в Петербурге не часто его поминали, но вот именно в Белёве, а точнее, в трех верстах от Белёва, в усадьбе Афанасия Ивановича Бунина, родился и провел детство Жуковский. Так что упоминание Белёва было бы, говоря словами Пушкина из другого стихотворения, «уж слишком ясно». И поэт убрал «белёвский», заменив простонародным именем Авдей.
Правда, и следующие стихи про подарок, который преподнес своей барыне белёвский староста, тоже выглядят довольно прозрачным намеком. Дело в том, что один из бунинских крестьян, вернувшись из турецкого похода, привез в подарок своему барину и барыне пленную турчанку – Сальху. Турчанка приглянулась Афанасию Ивановичу и через некоторое время родила от него смуглого чернявого мальчика. Отчество и фамилию мальчик получил от своего крестного – Андрея Григорьевича Жуковского, разорившегося дворянина, жившего у Буниных на правах бедного родственника и вроде бы помогавшего управлять имением.
По стихотворению разбросаны и другие намеки, позволяющие предположить, что отношение Пушкина к маленькой черной птичке как-то перекликается с его отношением к Жуковскому. Само же это отношение иначе как сдержанно-насмешливым не назовешь. В самом деле, невесть откуда взявшаяся птичка без роду и племени (в черновике было: «Невелика, казалось, птичка…») взлетела довольно высоко, превзойдя «иного мудреца». Поэт недвусмысленно связывает этот успех с некоторым лукавством (в черновике: «Скворец поглядывал лукаво») и даже ханжеством «птички», которая, «вздыхая о царствии небес», неплохо устроилась и на земле.
Действительно, несмотря на свое сомнительное дворянство, полученное в 1795 г., но надлежащим образом не оформленное, и потому опротестованное Департаментом герольдии[181], Жуковский был приглашен в Императорскую семью в качестве наставника Цесаревича и дослужился до высших чинов табели о рангах Российской Империи.
Впрочем, Пушкин не доводит дело до прямого сарказма, растворяя свою сатиру в более или менее безадресных насмешках: «Скворец, надувшись величаво» или в черновике: «выговаривал речисто», «проговаривал умильно» и т. п. Смягчению общей сатирической напряженности стихотворения служит и комическая концовка: живой пасхальный подарок сам произносит пасхальное приветствие.
Это и понятно. Ведь Пушкин создавал не сатирическую эпиграмму, скажем, на Булгарина или Каченовского, а просто записал дружескую шутку для себя.
Пушкин и «гекзаметрическая сказочка»
Во второй «масонской тетради» Пушкина (ПД № 835) на л. 54 об.–55 имеется несколько черновых набросков, доставивших немало хлопот издателям и исследователям творчества Пушкина.
Вот эти наброски в том порядке, в каком они представлены в тетради:
1. – Что козырь? – Черви. – Мне ходить…
2. – Кто там? – Здорово, господа!..
3. – Так вот детей земных изгнанье…
4. – Сегодня бал у Сатаны…