Пушкин на юге

Через несколько дней после этого вечера в Кишинев прибыл опять Сабаней, как его называли солдаты. Он обедал у Инзова и остался после обеда. Пушкину надо бы уходить к себе, но он медлил. Какое-то предчувствие томило его. Томление это шло, вероятно, от самого гостя. Тот, по обычаю, шутил за обедом, но не был по-настоящему весел, а себя только подстегивал. Был и Инзов задумчив свыше обыкновенного.

– Я уж просил Киселева. Возьму Липранди к себе в адъютанты. Не вашего, не кишиневского. – Сабанеев зло махнул сухою своей, детскою ручкой. – Уж владейте им как-нибудь вы… На здоровье! А я, бог даст, и без него обойдусь. Я возьму молодого. Да уж и взял! Это законно и без приказа.

– Что же, и наш Иван Петрович человек достойный, – возразил Инзов.

– Такой же достойный, как и ваш этот майор.

Инзов печально взглянул в сторону Пушкина. Но имени майора Сабанеев не назвал. Покушав, оба генерала удалились в кабинет Ивана Никитича.

Все это заставляло насторожиться, и Пушкин остался после обеда в столовой, перелистывая какую-то новую книгу. Инзов не любил послеобеденных прений и, невзирая на лица, обыкновенно уходил к себе – побыть в одиночестве, часок полежать. Но сегодня обычаю этому он изменил. «Что-нибудь важное, – думал Александр. – Что-нибудь важное… И какой это ваш майор? Непременно Раевский!»

Как раз это имя послышалось из-за дверей. Собеседники спорили повышенными голосами. Пушкин преодолел неловкость и подошел к двери поближе. Сабанеев настаивал, петушась. Инзов никак не хотел согласиться. Тогда Сабанеев почти прокричал:

– И я, и вы, мы обязаны подчиняться приказаниям. А я получил приказание: пока майор Раевский не будет арестован, ничего нельзя будет раскрыть!

Не слушая далее и забыв всякую осторожность, Пушкин тотчас побежал к Владимиру Федосеевичу. Тот спокойно лежал на диване и курил трубку.

– Можешь идти, – приказал он арнауту, открывшему дверь Пушкину.

– Здравствуй, душа моя!

– Что нового? Ты как-то запыхался…

Они иногда бывали друг с другом на «ты».

– Новости есть, но дурные.

– Раз Сабаней в гости приехал, какие могут быть новости, кроме дурных.

– Ты угадал.

И Пушкин все передал, что услышал. От Киселева получен приказ: майора Раевского арестовать!

– И ничего нельзя открыть, пока ты не арестован. А что открывать?

На последний вопрос Раевский ничего не отвечал. Он поднялся с дивана.

– Спасибо тебе. Я этого почти ожидал. Но все же, арестовать офицера по одним подозрениям – это отзывается турецкой расправой. Впрочем, увидим, что будет. Пойдем к Липранди!

– Но он уехал вчера в Москву, ты же ведь знаешь.

– Уехал Иван Петрович, а Павел Петрович приехал, с Сабанеевым вместе.

Пушкин потемнел с лица.

– Но ведь Сабанеев порочил Ивана Петровича и говорил, что брат на него ничем не походит, следственно…

Раевский при этом не стал Пушкину объяснять, что Сабанеев подозревал Ивана Петровича в принадлежности к тайному обществу, тогда как на самом деле в тайном обществе состоял не кишиневский Липранди, а младший брат его, которого генерал брал к себе адъютантом. Он, впрочем, сказал, остерегая:

– Только у Павла Петровича ни слова о моем деле. Видимо, все же сам он рассчитывал так или иначе узнать о создавшемся положении. Но Павла Петровича, как всегда, остановившегося у брата, они не застали. Он пошел повидаться, как им сказали, с другим адъютантом Сабанеева – Радичем.

– Так я его до сих пор еще и не побил! – печаловался Пушкин.

Раевский и Александр расстались на улице. Владимир Федосеевич особенно крепко пожал руку своего молодого друга.

– До завтра, – сказал он чуть дрогнувшим голосом. Тем же приветствием ответил и Пушкин.

Раевский пошел к себе приготовиться к принятию гостей: было очевидно, что Радич примет участие в обыске.

У Владимира Федосеевича был большой шкаф с книгами, более двухсот томов французских и русских авторов. Он едва успел затолкать на верхнюю полку «Зеленую книгу» – статут Союза Благоденствия, в него были вложены четыре распоряжения о принятии в союз, сделанные Охотниковым; сюда же он приобщил и маленькую брошюру – «Воззвание к сынам Севера». Сжечь все это сейчас было б опасно, могли догадаться по запаху. Да и не успеть… И точно, в двери раздался громкий стук. Вошли Павел Петрович Липранди и Радич.

Обыск и арест поручены были персонально Павлу Петровичу, а Радичу отдано было распоряжение – присутствовать. Молодой Липранди держался официально, вежливо-сухо. Радич, ему в подражание, так же. Обыск продолжался недолго. Все было на виду.

– Книги брать? – спросил Радич, окинув взором шкаф.

Липранди, уже успевший обменяться взглядом с Раевским и убедившийся, что все подозрительное именно в книжном шкафу, сухо и деловито ответил своему сотоварищу:

– Не книги, а бумаги нужны, – и тщательно отобрал служебные и деловые бумаги Владимира Федосеевича. – Вам придется приготовиться к отъезду, – сказал он, обращаясь к нему. – Я должен вам объявить, что вы арестованы.