Пушкин с востока на запад

Умер Игнатий Федорович Некрасов в 1737 году. Казаки-некрасовцы свято следовали завету «царю не покоряться» и продолжительное время воевали на стороне Османской империи против русских войск… Наконец Российская империя придвинулась вплотную, заняв половину Прикубанья, и всё-таки выдавила отсюда вольных казаков, никому не подчинявшихся и оттого постоянно нёсших в себе зародыши бунта. Под угрозой подошедшего Кубанского корпуса Ивана Фёдоровича Бринка, который в сентябре 1777 года начал карательную операцию против некрасовцев, они покинули свои городки на кубанском правобережье. Игнат-казаки переселились в пределы Османской империи. Часть из них перебралась в устье Дуная, а остальные эмигрировали в Анатолию, да так и растворились на чужбине.

***

Исторические штудии, в коих обыкновенно верховенствовал Гавриил Васильевич Гераков, подчас сменялись разного рода литературными экзерсисами, в частности вошедшей в моду игрой в буриме, а также взаимным обменом эпиграммами. Тут уж не обходилось без Николая Раевского-младшего и доктора Евстафия Петровича Рудыковского, поскольку оба увлекались стихосложением, а доктор вдобавок полагал себя весьма искушённым в сей области, и за равного был готов признать разве только Геракова, да и то с натяжкой. Пушкин же (которого Рудыковский в продолжение всего путешествия лечил от лихорадки) часто подтрунивал над Евстафием Петровичем, рифмуя по его адресу нечто в следующем роде:

Аптеку позабудь ты для венков лавровых

И не мори больных, но усыпляй здоровых.

Других строк, обращённых Пушкиным к Рудыковскому, история, к сожалению, до нас не донесла; однако и этих вполне достаточно, чтобы представить, сколь безобидны были его путевые экспромты. А всё же Евстафий Петрович считал подобную стихотворную манеру молодого человека недостаточно уважительной, едва ли не на грани амикошонства – и обижался.

Зато спустя годы Рудыковский чрезвычайно гордился своим знакомством с поэтом и – пусть не сумел своевременно распознать его талант, но посчитал своим долгом оставить письменные воспоминания, в которых воспроизвёл несколько эпизодов, дающих представление об их взаимоотношениях:

«Оставив Киев 19 мая 1820 года, я, в качестве доктора, отправился с генералом Раевским на Кавказ. С ним ехали две дочери и два сына, один полковник гвардии, другой капитан. Едва я, по приезде в Екатеринославль9, расположился после дурной дороги на отдых, ко мне, запыхавшись, вбегает младший сын генерала.

– Доктор! Я нашёл здесь моего друга; он болен, ему нужна скорая помощь; поспешите со мною!

Нечего делать – пошли. Приходим в гадкую избёнку, и там, на дощатом диване, сидит молодой человек – небритый, бледный и худой.

– Вы нездоровы? – спросил я незнакомца.

– Да, доктор, немножко пошалил, купался: кажется, простудился.

Осмотревши тщательно больного, я нашёл, что у него была лихорадка. На столе перед ним лежала бумага.

– Чем вы тут занимаетесь!

– Пишу стихи.

«Нашёл, – думал я, – и время и место». Посоветовавши ему на ночь напиться чего-нибудь тёплого, я оставил его до другого дня.

Мы остановились в доме <бывшего> губернатора Карагеорги10. Поутру гляжу – больной уж у нас; говорит, что он едет на Кавказ вместе с нами. За обедом наш гость весел и без умолку говорит с младшим Раевским по-французски. После обеда у него озноб, жар и все признаки пароксизма.

Пишу рецепт.

– Доктор, дайте чего-нибудь получше; дряни в рот не возьму.

Что будешь делать, прописал слабую микстуру. На рецепте нужно написать кому. Спрашиваю. «Пушкин»: фамилия незнакомая, по крайней мере, мне. Лечу, как самого простого смертного, и на другой день закатил ему хины. Пушкин морщится. Мы поехали далее. На Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался, покушал бланманже и снова заболел.

– Доктор, помогите!

– Пушкин, слушайтесь!

– Буду, буду!

Опять микстура, опять пароксизм и гримасы.

– Не ходите, не ездите без шинели.

– Жарко, мочи нет.

– Лучше жарко, чем лихорадка.

– Нет, лучше уж лихорадка.

Опять сильные пароксизмы.

– Доктор, я болен.

– Потому что упрямы, слушайтесь!

– Буду, буду!

И Пушкин выздоровел11. В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город тамошний комендант к нему явился и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче брёвен, на дворе, с хохотом что-то писал, но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.

На другой день, во всей форме, отправляюсь к доктору Ц., который был при минеральных водах.

– Вы лейб-медик? Приехали с генералом Раевским?

– Последнее справедливо, но я не лейб-медик.

– Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия.

Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там, в свите генерала, вписаны – две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин.