Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Сам поэт понимал, что царь просто так не оставит нанесенного ему оскорбления. Однако надеялся, что наказание это примет форму «последуэльной репрессии». За дуэль полагалось повешение (эта норма всегда оставалась на бумаге и поэтому исключалась из рассмотрения), тюремное заключение (недолго), ссылка. Естественно, Пушкин рассчитывал на последнее, хотя понимал, что рассерженный царь может загнать в ссылку существенно подальше Михайловского или даже Кишинева. Ну что же, за откровенное объяснение с царем и разрыв с петербургской интригой надо платить. Пушкин был согласен, но еще не подозревал, что цену ему назначили максимальную – жизнь.

На следующий день после аудиенции у императора Пушкин посылает известное письмо Геккерну-старшему, начиненное оскорблениями в его адрес. Конечно, в нем от Пушкина досталось и Дантесу. Но все-таки адресатом был барон, и обвинял Пушкин именно его, в том числе и в руководстве недостойным поведением своего приемного сына. «Сводник», «старая развратница» – эти оскорбления тянут на вызов Пушкина на дуэль. Но вместо того чтобы сделать этот естественный шаг, Геккерн бросается за советами. От самого Геккерна известно, что он был у графа Строганова. Наверняка не только у него. Несомненно, о демарше Пушкина стало мгновенно известно по цепочке Нессельроде – Зимний дворец. Геккерны не могли и шагу ступить без предписания государя и его супруги уже потому, что были соучастниками интриги вокруг жены поэта. Формально ничто не мешало барону Геккерну принять вызов. По возрасту он был всего на восемь лет старше Пушкина и отличался крепким здоровьем (к слову сказать, дожил до 92 лет). Дипломатическая должность прямой помехой не являлась. Безусловно, ему грозил отзыв из России в случае дуэли. Но без наказаний в то время не оставался ни один участник дуэли, в каком бы он ни был ранге. А уклоняться от дуэли под предлогом потери места или чина было особенно позорным. Так что когда Пушкин говорил Соллогубу: «С сыном уже покончено, мне старичка подавайте», – он отлично знал, что в соответствии с кодексом чести у Геккерна-старшего нет прямых оснований уклоняться от дуэли; но тот как человек карьеры попробует, подобно своему сыну, спрятаться от дуэли. Ведь «отцу и сыну» страшна даже не сама стрельба (хотя и она тоже), а крах всего своего благополучия – сегодняшнего и будущего, ради которого они согласились прозябать на этих европейских задворках, в этом медвежьем углу с дикими нравами. По свидетельству П. Вяземского, со слов самого Пушкина, Геккерн-старший, примчавшись еще 5 ноября после картеля на квартиру поэта, униженно просил об отсрочке дуэли с сыном и «прибавил, что видит все здание своих надежд разрушенным до основания в ту самую минуту, когда считал свой труд доведенным до конца». И Пушкин предвкушал насладиться тем, как Геккерн-старший будет мельтешить и извиваться, чтобы уйти от дуэли. А ведь второй Екатерины Николаевны у него в кармане не было и быть не могло. Вот тут-то и можно было выставить Геккерна на публичное осмеяние и опозорить в глазах света. «Старичку» трудно было бы повторить дантесовское сальто-мортале и превратить труса в жертву, в благородного спасителя чести замужней женщины. Подчеркнем, что эта заготовка у Пушкина возникла еще в ноябре 1836 г. Именно тогда он вынужденно отзывает свой картель Дантесу (17 ноября), но тут же (21 ноября) пишет оскорбительное письмо Геккерну-старшему, письмо, которое по своему содержанию обязывало уже Геккерна-старшего выйти к барьеру и стреляться с Пушкиным. Однако в обмен на хлопоты Жуковского и организацию аудиенции с царем письмо тогда отослано не было.

Теперь Пушкин реанимирует эту заготовку. Но в январе ситуация принципиально изменилась в связи со второй встречей царя и поэта.

После встречи 25 января 1837 г. с царем Пушкин фактически подписал себе смертный приговор. Узкий круг друзей, собирающийся за обедом и чаепитиями в Зимнем дворце, определил, что Геккерну не надо отказываться от дуэли; но в силу его малых талантов в стрелковом деле вызов надо перевести на «сына», справедливо считавшегося великолепным стрелком еще во время своей службы о Франции. С Пушкиным пора кончать. Сколько можно терпеть его вызывающее поведение. Вот только один вопрос: можно ли с точки зрения дуэльного кодекса корректно осуществить перевод вызова с отца на сына? Для решения этого щекотливого вопроса Геккерна отсылают к графу Строганову как к непререкаемому знатоку правил и традиций организации дуэлей. Тот находит какую-то зацепку, разрешающую подобный вариант перевода дуэли.

О том, что события развивались именно так, свидетельствует сам Геккерн в письме барону Верстолку от 11 февраля 1837 г. В этом письме он выгораживает себя перед начальником, сильно передергивает, но все равно постоянно проговаривается, что легко заметить внимательному читателю. Вот это письмо.